ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!
Данное произведение содержит откровенные сцены гомосексуального секса, нецензурные слова. Если вам еще не исполнилось 18 лет или если вам не нравится читать подобные произведения, пожалуйста, покиньте эту страницу.
ЗАЖЕЧЬ ЕДИНСТВЕННУЮ СВЕЧУ
(Beleuchten Sie Eine Einzelne Kerze)
Alanna (alanna@mancer.net)
Перевод с английского Morfinniel (morfinniel@mail.ru)
Опубликовано на сайте http://fanfiction.boom.ru
Насилие, должно быть, - самый тяжкий грех. Насилие над разумом - определенно наихудший вид насилия.
Дж.К.Честертон
В темноте дверь открылась и закрылась снова, и рыжеволосый немец, скользнув внутрь, прислонился к ней и ждал. В комнате царил мрак, даже лунный свет не пробивался сквозь шторы на окнах. Какое-то время его глаза привыкали к этой темноте, потом он нашел взглядом очертания хрупкой фигурки, свернувшейся в клубок под одеялом на кровати. Шульдих мысленно потянулся и коснулся разума мальчика. Я же знаю, что ты не спишь.
Наги не шелохнулся, но одна из штор дрогнула и поднялась вверх, открывая пол-окна и впуская в комнату отсветы с улицы. Шульдих чуть улыбнулся, как следует разглядев мальчишку, на котором были только шортики - да одеяло.
Еще бы ты не знал, Шульдих. Чего тебе? - подумал Наги, уверенный, что немец еще не разорвал мысленного контакта. Они общались так большую часть времени, если Шульдих был не против. Это было проще, чем ковыряться в коктейле из родных языков, проще, чем слушать кошмарный английский Шульдиха и Наги, проще, чем разбираться в полунормальном бормотании Фарфарелло. Мысли не имели языка.
Шульдих почувствовал, как улыбка возвращается на его губы. А чего мне обычно, когда я пробираюсь к тебе в комнату ночью? Мне поразвлечься. А идти куда-то нет настроения.
Несмотря на то, что разум Наги бодрствовал, сам Наги все еще не двигался - будто он и вправду спал. Если бы Шульдих не читал мозг мальчика, он бы в это даже поверил. Немец порылся немного в голове Наги и выловил мысль, скорее раздраженную, чем огорченную, что Кроуфорд на месте Шульдиха уже давно бы сдался и убрался вон. Иди попроси Фарфарелло, я сплю.
Если тебе что-то дорого, держи это подальше ото рта Фарфарелло, ты, черт возьми, отлично это знаешь.
Шульдих ухмыльнулся и направился к постели. А Брэд... милый любимый Брэд наотрез отказывается мной заняться. Так что остаешься ты. Еще несколько шагов, и кровать прогнулась, когда немец упал на нее, не особо интересуясь мнением Наги насчет своего здесь присутствия. Ты же тоже хочешь, а?
Нет, не хочу. Что, не видишь, я тут трясусь от отвращения. Пожалуйста, Шу, не трогай меня, ну пожалуйста, и не заставляй меня прикасаться к тебе. Чья-то другая, эта мысль была бы искренней и настоящей, и Шульдих бы уже полез приставать. Но мысль Наги была скучающей и серо-монотонной - не то чтобы у мыслей было выражение, но так чувствовалось. Мальчик не шевельнулся, даже когда Шульдих легко пробежал кончиками пальцев по его руке. Мне утром в школу. Я хочу спать.
Ты не собирался идти в школу утром, и это ты тоже отлично знаешь. В темноте Шульдих рассмеялся, это был первый звук, нарушивший тишину с того момента, как он вошел сюда. Знаешь, мог бы хоть притвориться, что не хочешь. Перепуганная невинность? Мольбы и слезы? А? Он замолчал, подождал ответа - единственной реакцией Наги был скучающий ментальный фон. Шульдих вздохнул. Ты такой занудный, Наги. Самый занудный из всех нас.
Потому что не хочу тратить время на борьбу с тобой там, где это не имеет смысла? Быстрый, как змея, Наги перекатился на кровати и метнул взгляд на немца, его глаза поблескивали во мраке. Худенькое гибкое тело прижалось к Шульдиху, губы точно попали в губы. Потому что я хочу, чтобы ты касался меня? Потому что я не такой замороженный урод, как Кроуфорд, и не такой псих, как Фарфарелло? Потому что я предпочитаю не врать себе?
О, ты врешь. Вот в чем прелесть мысленной беседы, заметил Шульдих, ты можешь одновременно говорить и целоваться, языки танцуют друг с другом, сердцебиения ускоряются. Он пока еще удерживал контроль над поцелуем, его руки скользнули к плечам Наги, прикосновения пальцев к обнаженной коже были осторожными и прохладными. Ты врешь, как и все они, только твоя ложь самая скучная. И тебе плевать на то, что ты врешь. Поэтому ты занудный. Я люблю, когда люди обдумывают свою ложь. Когда они осознают, какие же они лжецы.
Тогда пойди поищи развлечений где-нибудь в другом месте. Не хочу, чтобы ты проводил время с кем-то, настолько скучным. Наги резко прервал поцелуй и откатился, Шульдих, изумленный, попытался найти в его мыслях ревность или боль, но опять наткнулся на безразличие. Или мне соврать тебе? Это заводит тебя, да, Шульдих?
Конечно. Одна рука немца пропутешествовала по спине Наги, и Шульдих почувствовал раздражение и удивление, не добившись реакции снова. Врут все, разве ты не знал, Наги? Врете все вы. Я тут единственный честный человек на весь мир.
Мне соврать тебе? Наги не шевелился, но Шульдих почувствовал намек на прикосновение к затылку, будто к нему дотронулись невидимые ноготки. Я могу, ты же знаешь. Без проблем. Если ты хочешь от меня этого...
Я просто хочу тебя.
Ну так вперед. Наги опять перекатился на спину, широко раскинув ноги и руки, заняв почти всю широкую двуспальную кровать. Сейчас он выглядел очень привлекательным, растянувшись на темных простынях, прядь волос упала на лоб, чуть прикрывая глаз. Ты хочешь, я хочу. Ты всегда говоришь, что ты - единственный честный человек в мире, ну так вот тебе еще немного правды.
Ах ты маленькая шлюшка. Шульдих молча рассмеялся, зная, как Наги не любит мысленный смех. Слова его не были ни обвиняющими, ни обидными, это была просто констатация факта, полунежное прозвище. Немец раскинулся на кровати рядом с Наги, одна его рука ласкающее коснулась бедра мальчишки, потом пробежалась по линии изгиба живота, и Шульдих, как всегда, спокойно залюбовался физической красотой этого тела. Какая-то часть его победно улыбнулась, когда Наги выгнулся, совсем чуть-чуть, навстречу его ласке.
Да, и что? Я не скрываю этого. Наги слегка улыбнулся, эмоция его мысли была наполнена ленивым довольством. Он все еще не двигался, но Шульдих чувствовал призрачные прикосновения рук к своей коже. И, если не ошибаюсь, это определение подходит и тебе тоже. Ты будешь делать что-нибудь, или просто будешь лежать там?
Ты слишком все упрощаешь. Недовольный, как ребенок, у которого отобрали игрушку, Шульдих уронил руку на грудь Наги и прекратил попытки раздразнить его. И да, может, я когда-то и был шлюхой, но я, по крайней мере, не пытаюсь теперь быть нормальным. А ты вот пытаешься, маленький придурок. Ты всегда пытаешься быть нормальным.
Нормальным? Нормальным?! Мысленный голос мальчишки вдруг наполнился яростью, и Шульдих моргнул, не готовый к такой резкой перемене его настроения, к силе эмоций, которой он еще никогда у Наги не чувствовал - у Наги, обычно такого холодного и сдержанного, всегда контролирующего себя, у Наги, чей разум всегда принимал и понимал то, чем мальчик был и что он делал. Тот перекатился на кровати снова, накрывая Шульдиха собой, горячие напряженные тела прижались друг к другу, и немец только рассмеялся, когда губы Наги нашли его ухо, и мальчик заговорил вслух, на своем родном языке, его дыхание нежно ласкало кожу рыжего:
- Нормальным, Шульдих? Сказать тебе, что такое нормальный? Нормальных не выгоняют из дома, когда им одиннадцать, потому что у них с мозгами не все в порядке, к нормальным родители не избегают дотрагиваться, считая их какими-то чудовищами. Нормальные не живут на улице, занимаясь воровством, обманом и прочими фокусами.
Шульдих прикрыл глаза, позволяя себе утонуть в волнах мыслей, исходящих от Наги - будто плотина прорвалась. Ненависть, отвращение к себе и ко всему миру, эти мысли были так прекрасны, кроваво-солены на вкус и так насыщенны, это было почти лучше, чем секс, почти лучше, чем наркотик, почти лучше, чем что-либо, о чем он только мог подумать. Он никогда еще не ловил таких мыслей от Наги, не от Наги, не от такого собранного, спокойного, бесстрастного и замкнутого, как он.
Наги, кажется, не заметил выражения лица Шульдиха, он целовал шею немца, касания его щеки к чужой коже были мягкими, а голос - глухим и напряженным, но уже не яростным и не злым.
- Мне было одиннадцать, когда родители решили, что я одержим дьяволом и вышвырнули меня из дома. До этого я был совершенно нормальным - пока вещи вдруг не начали двигаться вокруг меня, а я не мог это контролировать, когда был расстроен, задет или злился.
Шульдих видел это сквозь искаженную призму памяти, замешательство, непонимание, ужас ребенка, который не понимал, почему собственный разум вдруг изменил ему.
- И потом я уже не был нормальным. Я был одиннадцатилетним воришкой. Одиннадцатилетней шлюхой. Вот только тебя не называют шлюхой, если ты занимаешься этим не по своей воле, так? Ну, я недолго делал это против воли. Я недолго понимал, что мне это нравится. И я недолго учился контролировать свои силы.
Наги сильно укусил Шульдиха за ухо. Тот только рассмеялся, тихо и едко, и выгнул спину, потираясь бедрами о бедра Наги.
А потом меня нашел Кроуфорд. И теперь я уже не такая шлюха, какой был, вот только все они одинаковы, так или иначе. Все мы делаем одно и то же, отдаемся за деньги. И я ненавижу себя за это...
Пугающе-внезапно отвращение схлынуло, уступив место уже знакомому прохладному безразличию и смирению.
- ...иногда.
Наги мягко улыбнулся.
- А теперь я хочу, чтобы ты убрался.
Он оттолкнул Шульдиха и опять откатился на свою половинку кровати, повернувшись к немцу спиной, оставив того тяжело дышащим, возбужденным этим внезапным потоком мыслей и эмоций. Шульдих рассмеялся тихим, мурлычущим смехом, подобрался к мальчику и укусил его шею. Ты был так хорош, - прошептал он мысленно, - ты был потрясающ. И ты все испортил этой последней ложью. Ты же совсем не хочешь, чтобы я уходил. Его рука проследила изгиб бедра Наги. Ты был так хорош.
Я думал, ты хочешь, чтобы я соврал. Спокойное приятие вернулось в эмоции мальчика, более того, он не только не отрицал, но и понимал, и признавал отвращение, испытанное к себе минуту назад. И тогда Шульдих понял, что он здорово недооценил Наги, о нет, мальчишка вовсе не был скучным, раз он умел так искусно лгать себе, что сам не верил, что лжет.
Иногда немного правды не помешает. Это как специи в твоем блюде. Ты говоришь правду, когда утверждаешь, что тебе все равно, и не лжешь, утверждая обратное. Фишка в том, что врешь ты в обоих случаях. Шульдих восхищенно рассмеялся вслух. Я был неправ. Ты совсем не занудный.
Как мило, что ты заметил. Ситуация и забавляла, и раздражала Наги одновременно, эти две эмоции потрескивали в воздухе между ним и немцем.
Может, мне играть с тобой почаще? Шульдих провел рукой по бедру Наги, прохладные пальцы скользнули под свободные шорты мальчика. Может, ты стоишь того, чтобы я переводил на тебя свое время?..
И, внезапно ощутив вспышку бело-голубой ярости, понял, что лежит на спине, придавленный к кровати, что-то удерживает его руки. Наги, сидя на нем, наклонился, и Шульдих рассмотрел отблески слабого уличного света в глазах мальчика - и еще предостережение.
- Может, то, чего ты хочешь, не имеет никакого значения, - прошипел Наги, спокойствием в его голосе и не пахло. Шульдих только и мог, что моргать и судорожно - и безуспешно - пытаться отстраниться от мозга мальчика. Он не был уверен, специально ли Наги забрасывает его этими воспоминаниями, или он просто застрял в случайных мыслях мальчишки: грязные улицы... Неровные стены...
Изящные пальчики коснулись висков немца, без нажима, легкое касание - очередным предостережением.
- Вы все думаете, что я ребенок, - прошептал Наги. - Я слышу иногда. "Он такой маленький". Вы думаете, раз я мал, значит, я слаб, вы думаете, раз я позволяю всем вам трахать меня, у вас есть надо мной какая-то власть. Вы думаете, что я самый слабый из вас, что я не способен поразить вас или повлиять на вас, что вы можете взять надо мной верх в любой момент, относиться ко мне, как вы относитесь к Фарфарелло, запереть меня и забыть обо мне. Ну же, Шу-чан, попробуй. Ну же. Попробуй.
Шульдих попытался двинуться и обнаружил, что не может. Попытался еще раз разорвать ментальный контакт с разумом Наги, залитым едва сдерживаемой яростью, и понял, что крепко запутался в чужом мозгу. Он зарычал, стиснув зубы, в словах мальчишки было слишком много правды. Он был самым слабым из них, самым молодым, наименее одаренным. Никакие истерики этого не изменят.
- Хочешь знать, что я могу с тобой сделать, Шульдих? - продолжал Наги. Теперь его разум был спокоен, но в подсознании продолжали мелькать картинки-воспоминания, привлекая немца странным, нездоровым очарованием. - Ты можешь читать мои мысли, ты знаешь, о чем я думаю, но я могу сделать кое-что много, много хуже. Все, что мне нужно - просто протянуть руку. Все, что мне нужно - войти в твой мозг, найти там место, которое позволяет тебе читать мысли, и потянуть... ну, и повернуть немного. Мозг - странное место, знаешь ли. Один маленький поворот, один маленький рычажок сломан, и ты бессилен.
Шульдих зашипел.
- Kleines Gor, - выдохнул он, в глазах уже расплывалось красное, во рту появился привкус железа и пепла. Губы Наги искривились в намеке на улыбку.
Тонкие пальцы сдавили виски Шульдиха, совсем чуть-чуть, и Наги наклонился ближе, его ярость снова уходила, оставался только холодный гнев глубоко на дне разума и извращенное удовольствие.
- Сейчас ты такой необыкновенный, а чем ты станешь тогда? Чем ты станешь, если я потянусь и выключу тебя? Что ты будешь делать?
Шульдиху показалось, что он уже чувствует первое легкое прикосновение к своему мозгу, первую вспышку силы Наги. Что-то щелкнуло внутри него.
- Ich wurde beenden dich, - прорычал он, не задумываясь. Дернулся еще раз - невидимой силы, удерживающей его, больше не было, Наги отпустил его - и прежде чем понял, что делает, уже бросил мальчика на спину, склонился над ним и стиснул руками его горло.
- Я убью тебя, - прошипел он снова, - я убью тебя, я убью тебя, я убью тебя...
Шея Наги, которую он стискивал пальцами, захлебываясь бешенством, была прохладной, гладкой и нежной.
- Я убью тебя, я убью тебя...
Теперь Шульдих уже смеялся, терся о Наги всем телом, кусал его губы, его пальцы давили, сжимали плоть, и он не мог перестать смеяться, высокий, напряженный звук, казалось, сейчас треснет и забрызгает их обоих своей кровью...
А Наги молча смеялся в ответ. Никакой борьбы, никакого сопротивления, только этот тихий мысленный смех.
Ну так ты будешь трахать меня или нет? - подумал он спустя такую длинную минуту.
Шульдих отстранился и глубоко, судорожно вдохнул, потом еще раз, потом пропустил пальцы через волосы, взмокшие и спутавшиеся, и сел рядом с Наги. Рассмеялся, ломким, крошащимся смехом, чувствуя, как губы обнажаются в звериной усмешке.
- Маленький засранец, - вслух произнес он. - Маленький ты засранец...
Ты позволяешь мне это.
- Не стану отрицать, - Наги тоже сел, на его шее уже начали появляться синяки-отпечатки пальцев немца. - Хотел откровенности? Будь осторожен со своими желаниями.
Прохладные руки пробежали по спине Шульдиха, и щека Наги прижалась к его щеке почти любяще.
- А чего ты еще хотел, вваливаясь ко мне среди ночи?
И что бы ты сделал, скажи я, что хочу трахнуть тебя?
Наги молча поднялся и скользнул на колени Шульдиха, немец чувствовал его член, твердый и напряженный под тонкой тканью шорт, прижатый к своему животу, чувствовал ответное подрагивание собственной плоти.
- Я бы лег и позволил тебе, - промурлыкал Наги, покусывая ухо Шульдиха. - Ты же знаешь.
Пауза, потом:
А что бы ты сделал, попроси я тебя трахнуть меня?
Руки Наги не отрывались от него ни на мгновение, но Шульдих опять уловил шепот силы мальчика, и что-то толкнуло его на спину, на подушку. Наги требовательно терся о его бедра своими, его ногти грубо прошлись по соскам немца. Тот какую-то долю секунды собирался повырываться, потом передумал и выгнулся навстречу прикосновениям. Да.
Наги накрыл своими губами губы любовника, завладевая его ртом, целуя жестко и нетерпеливо. Приподнялся на коленях, и, несмотря на то, что его руки все еще были заняты сосками Шульдиха, тот почувствовал, как с него стягивают брюки. Брюки полетели на пол, и немец смутно отметил, что к ним тут же присоединились и шорты Наги. Мальчишка вновь опустился на бедра Шульдиха и поерзал так, чтобы их члены терлись друг о друга. Ты этого хочешь, Шульдих?
Да! Твою мать, трахни меня!
Опять этот тихий смех, и Наги отпустил один из его сосков, чтобы поймать пузырек, пролетевший через комнату согласно его мысленному приказу, смазал жидкостью свой член, потом его скользкие пальцы проникли в Шульдиха, умело растягивая, ища самые чувствительные точки.
Тот закусил губы, сдерживая стон, его захлестывало удовольствие, принеся с собой воспоминания о других, прежних ночах, темных улицах, телах, прижатых к телам, давление рук на горле, грязные грубые веревки на запястьях - и были ли эти воспоминания его собственными? Границы опять расплывались, он блуждал по памяти Наги, по своей памяти, с трудом их различая, и эта близость была куда большей, чем обычная физическая. Его глаза закрылись, он дернулся навстречу пальцам Наги, прося еще.
Наги нагнул голову, ртом лаская грудь Шульдиха, его руки легли на бедра немца, и он плавно, одним движением вошел в любовника. Последние ментальные разграничения с треском прорвались, осколки упали на дно мозга рыжего, и...
Удовольствие гордость белые ощущения и Боже, он такой красивый, когда лежит вот так передо мной и дым туман серый темный да и Наги наклонился и поймал зубами его сосок и резкий мягкий красный ритм удовлетворение и он такой тесный интересно трахает ли его Брэд и что-то поглаживало его член, хотя обе руки Наги все еще удерживали его за бедра, и он должен знать не надо подначивать меня пусть даже я обычно не реагирую черт он должен знать я так же опасен как любой из них и кожа темнота тяжесть желание тело и он стонал, он слышал это собственными ушами, и теплое влажное горячее возбуждение и он трахал себя и он трахал Шульдиха и о Боже мальчишка брал его как раз так как он любил быстро и жестко и нетерпеливо и да! рука свет толчок напряжение удовольствие ощущение касание мысль эмоция кожа разум и он кончал, его ноги оплели ноги мальчика и Боже позволь мне просто взять его трахнуть показать что я могу контролировать кончи для меня Шу-чан кончи для меня я хочу услышать как ты кричишь выгнутая спина да! вот так да Господи глаза закрыты белое чистое тихое ничто один тишина благословенная тишина
Он пришел в себя после вечности пребывания в этом прекрасном беззвучном ничто, открыл глаза и увидел Наги - мальчик лежал на нем, на глаза упали волосы, на лице едва заметный намек на улыбку. Шульдих пошевелился, и Наги приподнял голову, глянул на любовника, его улыбка стала четче. Он медленно выскользнул из Шульдиха, поерзал у того на груди, потянувшись к губам - к искусанным губам, с удивлением отметил немец - и коснулся их легким поцелуем. Ни слова, ни мысли, только медленное сонное удовлетворение и на ощупь - почти нежность.
Шульдих не двинулся, когда Наги скатился с него, изящное тело мальчика прижалось к его собственному, и Наги, уже отдаваясь блаженному сну, коснулся губами голого плеча немца.
Mein kleines Gor, подумал Шульдих, пробуя на вкус обессиленный ментальный фон отдыха Наги. Он был благодарен за эту тишину и покой. Потом тихонько рассмеялся, уловив первые мазки снов Наги, снов, пропитанных усталым удовольствием. Ты чокнутый, да, но ты все равно остаешься самым нормальным из всех нас, как бы тебе ни хотелось думать, что ты - это нечто большее.
Он на миг позавидовал таланту Наги: сигареты валялись в противоположном углу комнаты, а он не думал, что найдет силы пошевелиться.
Но ты отлично справляешься с тем, за что берешься.
Он смотрел в потолок, полуприкрыв глаза, желая, чтобы Наги опустил приподнятую штору.
Тело мальчика, прижавшееся к нему, дарило тепло и ощущение почти уюта, легкое прикосновение его мыслей - тем более, и Шульдих вскоре задремал. Да, этой ночью он будет спать хорошо. Он всегда хорошо спал, когда спал не один.
Наги рядом с ним снилось поле, полное цветков сакуры, танцующих под музыку странного ветра.
Прим. автора
Beleuchten Sie Eine Einzelne Kerze - "Зажечь единственную свечу", старая поговорка, авторство которой кому только не приписывается, от Конфуция до Элеонор Рузвельт: "Лучше зажечь единственную свечу, чем проклинать тьму".
Kleines Gor; Mein kleines Gor - Маленький ублюдок; мой маленький ублюдок.
Ich wurde beenden dich - Я убью тебя.
Перевод © Morfinniel, 2003