ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!

 

Данное произведение содержит эротические сцены с участием лиц одного пола, нецензурные слова и не рекомендуется для прочтения тем, кто не достиг 18 лет, а также противникам гомосексуальных отношений.

 

ВЕРНУТЬСЯ

 

 

Я ЛЮБЛЮ ЕГО

Jean D

Перевод с английского Morfinniel (morfinniel@mail.ru)

Опубликовано на сайте http://fanfiction.boom.ru

 

 

Мои руки дрожат, когда я подношу зажигалку к сигарете и вспоминаю наконец, как дышать.

Он хочет, чтобы я бросил курить.

Ну, может, однажды и брошу.

Но не сейчас. Это мне нужно. Нужно так же, как нужен он. Я закуриваю и наблюдаю, как вьется сигаретный дым, туманит мне зрение, печет глаза. Он выжигает запах смерти. Это своеобразный очищающий ритуал, скажем так. Как ладан, только всегда под рукой. Он под рукой, когда я убиваю, когда я практически отрезаю чьи-то головы своей проклятой проволокой. И неважно, как сильно потом у меня дрожат руки. Я все равно умудряюсь вытащить сигарету, закурить и выжечь всю эту грязь ее дымом.

Уверен, Критикер понятия не имеет, каково нам приходится.

Когда-то я был обычным детективом. Просто парнем, который занимался расследованиями. Это было несложно, не надо было приходить на работу, если не хотелось, не надо было лезть туда, где опасно - ну разузнать что-нибудь да сообщить клиенту, ну сделать пару фоток, ну записать пару разговоров, заложить непутевого мужа ревнивой жене или наоборот.

Теперь я вот задумываюсь... Я вообще что-то много думаю в последнее время, и чаще всего меня заботит вопрос... Кого, черт возьми, я так достал, что мою Аску убили? И что в Критикер знали об этом, предлагая мне работу?

Или когда они бросили в мою жизнь Айю. Откуда они знали, что я стану убийцей? Откуда они знали, что, как раз когда я уже готов был покончить во всем этим...

Он вернул меня к жизни.

И он ставил меня в тупик. Так терять контроль над собой, так размахивать этим своим мечом... Какого черта он думал? Какого черта они думали? Этот... ребенок!.. Даже Оми вел себя разумнее, когда дело доходило до миссий.

Ха. Это так они их называют. Миссии. Будто мы этакие хорошие парни. Ну да, конечно.

Мы убиваем, так же, как и "плохие". Мы убиваем, и чья-то вдова или мать оплакивает мужа или сына. Мы убиваем, и чьи-то дети скучают по маме и папе. Мы убиваем, а мир не становится лучше.

Вот я и курю. Наблюдаю, как дым скучивается в колечки и растворяется в холодной осенней ночи Токио, пока остальные тоже потихоньку приходят в себя. В этом районе банды все наглеют. И кто-то снабжает их этим новым наркотиком, Голубой Редкостью. А на следующей неделе он будет называться по-другому, и мы будем догонять и убивать других идиотов. Чем не охотничьи собаки.

Газеты будут кричать об этом направо и налево, все эти убийства, и что Такатори должен быть премьер-министром, он справится с этой проблемой...

Ну да. Конечно.

Я смотрю на Айю. Он все еще дрожит. Ему пришлось этим своим огромным мечом убивать ребят не старше Оми или его самого. Лужи крови на земле вокруг тел. Мы или они. Нам повезло на этот раз - они. Не гарантия, что повезет завтра.

Все мы долбаные придурки. Я теперь знаю.

Потому что через минуту мы уйдем отсюда, потопаем домой, утром проснемся и будем продавать цветы. Может даже родителям этих детишек. Родители, они хоть узнают, почему?.. Узнают они про все эти банды или нет?

Черт, да какая разница. Твоего сына убили, какая разница, наркоман он был или нет? Никакой. Твоего сына убили. Точка.

Ненавижу свою трахнутую работу.

Люблю его.

Люблю его волосы, черт, ну и цвет, это у японца-то. Ммм. Мне нравится.

Люблю его глаза. Нет, ну это уже слишком, кто, черт возьми, там наверху решил, а давайте сделаем парня особенным, и наделил его фиолетовыми глазами? Это не линзы. Я проверил, как только случай подвернулся. Глаза у него каре-голубые с рыжинкой, и уже с расстояния в нескольких дюймов ты думаешь, что они фиолетовые. А когда они приближаются еще, ты вообще много о чем думать начинаешь.

В нем все заставляет меня думать... Его кожа на моей, его дыхание в моем ухе, вкус его языка в моем рту, вкус всего его в моем рту...

Ох, знаете, много думать вредно. Особенно если ты носишь обтягивающие брюки. Мне надо взять себя в руки, прежде чем я решусь сделать хоть шаг.

Я очень хорошо научился брать себя в руки за последний год.

А вот он очень хорошо научился распознавать, что со мной творится.

- Урод, - бормочет он, когда я прохожу мимо, направляясь к машине.

- Х#$ тебе в задницу, - так же сладко шепчу я и задеваю его на ходу.

Это такая у парней фишка. Чем сильней ты расстроен, тем большим идиотом ты себя выставляешь.

По-моему, Кен у нас расстраивается круче всех.

Я не хочу вести машину, но приходится. Открываю дверцу и забираюсь внутрь. Айя садится рядом, Оми и Кен - назад. Мы едва не погибли, выполняя это задание, и старательно пристегиваются все.

Ну да, конечно.

Рука Айи тянется через сиденье и ложится на мою ногу, там, где начинается бедро. На какую-то минуту я вообще перестаю что-либо соображать и запускаю мотор, не сняв машину с ручника.

Я смотрю на него - он улыбается, самую капельку.

Ах ты... - думаю я.

Я люблю его.

Я ведь цепляюсь за него, как тонущий за соломинку. Мы убиваем, а потом возвращаемся домой, и когда все позади, он приходит ко мне в комнату, и мы забываем про кровь и про ужас.

Я обнимаю его, прижимаю его к себе слишком сильно, и ему приходится укусить меня, чтобы заставить ослабить объятие. И лучше бы ему уже раздеться, потому что в прошлый раз я просто содрал с него одежду. Такое совершенное существо не должно носить вещи, скрывающие его совершенство. По крайней мере, не в моей спальне.

Пальцы скользят чуть выше, и он обнаруживает, что я уже заведен дальше некуда.

Чувствительный тычок. Нарочно, ясное дело.

- Выбрось эту гадость в окно, Йоджи, не хочу умереть от пассивного курения.

Я закатываю глаза и отправляю докуренную сигарету за окошко. Хрен с ним. Хватаю его за руку и возвращаю ее туда, куда мне хочется. Они ничего не заметят сзади, а если и заметят, мне плевать. Им-то какое дело, а?

Я бы проорал это с самой высокой чертовой башни, если бы у меня хватило терпения залезть наверх.

Айя мой, Ран Фуджимия, испорченный богатенький малыш, повзрослевший и превратившийся в бедного идиота, который зарабатывает себе на жизнь убийствами, МОЙ!

И я привезу его домой и заставлю собственное имя забыть, так, чтобы потом он уснул и не видел никаких снов, никаких кошмаров. Так, чтобы он не просыпался с криком, потому что ему опять приснилось, как его сестру сбивает та машина, а потом опять, опять и опять, будто одного кошмара недостаточно! А если сны все же придут, я сделаю это еще раз. Мне не трудно. Я с удовольствием.

Мой Айя. Я сжимаю его руку на своем члене. Руку, которая держала этот громадный несовременный кусок долбаного железа, которая убивала так, будто цветы срезала для букета. Маленькую, сильную руку, длинные пальчики которой пробегали вверх по моему позвоночнику, путались в моих волосах, заставляли меня дрожать от возбуждения. Я согреваю ее своей.

 

Опять он курит. И знает же, что я этого терпеть не могу.

Хотя вообще-то я начинаю думать, что мне это нравится. Запах дыма напоминает мне о нем. Если дымом пропахли мои волосы, и я принимаю душ, я вспоминаю его, такого же близкого, как эта вода на моей коже.

В душ хочу. Мне вечно кажется, что я весь в крови, даже если в действительности на мне нет ее ни капли. Внутри у меня все холодное, как лед, от шока. Снаружи... я просто вытираю лезвие катаны и убираю ее в ножны. Двигаю одну ногу, потом вторую, потом опять первую... ну вот, я иду. Вдох, выдох, вот и сердечко снова забилось. Стук за стуком, и я опять живу. Потому что в то мгновение, когда я отбираю жизнь... я умираю.

Это глупо, суеверно, знаю, но я все равно в это верю.

А он такой живой. Стоит себе вон там и курит, черт возьми, будто ничего и не случилось. Просто очередная приятная ночка для прогулки в Токио. Ой, смотрите-ка, трупы, ай-я-яй... переступил, стряхнул с сигареты пепел и пошел к машине.

- Урод, - сообщаю я ему, когда он проходит мимо. Как он может оставаться таким спокойным? Почему это так легко для него?

- Х#$ тебе в задницу, - шепчет он в ответ. Угроза, обещание. И я знаю, он его сдержит.

Сигаретный дым щекочет мои ноздри. Он избавляет от запаха пролитой крови и теплой мякоти, которая совсем еще недавно была живым человеком. Я смотрю на небо, туда, где были бы звезды, не глуши их сияния огни города. Небоскребы превращаются в созвездия, их горящие окна - в звезды и галактики. Я знаю каждый закоулок моей вселенной, города Токио.

Я поворачиваюсь, направляясь за ним, и вижу одну-единственную красную звездочку на конце его сигареты. Она ведет меня по жизни. Я что, вправду хочу, чтобы он бросил курить? И если он бросит, останется ли он тем же Йоджи? Интересно. Страшновато.

А если он бросит? Что, если я никогда больше не почувствую этого его привкуса? Что, если я проснусь в комнате, в которой не будет пахнуть пепельницей? Что, если я проснусь среди ночи, и сладкий чистый рот накроет мой?..

Блин, да я случайно убью его с перепугу! Йоджи не бросит, не наш Йоджи. Не МОЙ Йоджи.

Это пугает меня. Я все еще не пришел в себя после задания, а у моего мозга есть одна отвратительная особенность - когда я отказываюсь думать о чем-то плохом, он подсовывает мне на ум что-нибудь, такое же гадостное.

Мне хочется догнать его, схватить за руку, обнять, ткнуться в него носом и вдохнуть его запах. Мой Йоджи.

Я люблю его. Я люблю его всей душой. Я не смог бы прожить без двух вещей: без моей катаны и без моего Йоджи. И катану я отдал бы, не задумываясь, если бы мне пришлось выбирать. Если бы он захотел оставить меня, я убил бы его ею... и бросил бы обоих.

Яростность этой мысли пугает меня.

Я стал слишком жестоким, слишком собственником. То, как мы живем... Это плохо, слишком плохо. Постоянно на грани. Я так отчаянно цепляюсь за все, что еще имеет для меня значение. Мои учителя были бы крайне недовольны. Я теряю выдержку, я теряю контроль. А меня учили именно этому, дисциплине, выдержке, манерам. Из меня делали джентльмена.

Чтобы отец гордился мной. Работа официантом учит дисциплине. С одной стороны меня воспитывали как настоящего японца, сдержанного, умеющего обдумывать свои поступки, с другой - я должен был быть скромным, уметь покоряться, заботиться об окружающих, быть усердным и требовательным к себе в стремлении улучшить этот мир...

Ну и ничего из этого не вышло. Я тихо вздыхаю, бросаю катану на заднее сиденье и сажусь вперед, пристегиваясь.

Уверен, никто никогда не подозревал, что мои тренировки выведут на меня Критикер. Или что моя потребность в удовлетворении чужих нужд заведет меня в постель Йоджи. Вот она, конфетка для маленького доброго киллера.

Я тянусь рукой почувствовать его, сильное бедро, стальные мускулы под моими пальцами. Он европеец, отсюда высокий рост и цвет волос. Я вбил бы зубы в глотку тому, кто осмелится заявить, что у меня комплексы, но с Йоджи мне так хорошо и уютно. Кудоу Йоджи. Мне нравится, как это звучит, как ощущается у меня во рту. Будто кот мурлычет. Я бы придумал себе новый язык из одного этого имени, менял бы только высоту, ударение и длину каждого гласного, это меняло бы смысл сказанного. Ку-доу Йод-жи. Куууу-доу Йоджи.

Подари мне любовь, подари мне жизнь, поддержку, люби меня, ласкай меня, успокой меня.

Кудоу... Йоооод-жи.

Ух ты, кавайный ублюдок твердый, как камень.

Я специально тычу его в самое чувствительное местечко.

- Выбрось эту гадость в окно, Йоджи, не хочу умереть от пассивного курения.

Он так и делает, но оба мы знаем, что он все равно собирался выбросить докуренную сигарету. Мне просто хочется поговорить с ним. Напомнить ему, что я здесь. Здесь, с ним. Ближе подобраться не получится... Но я здесь.

Он берет мою руку и кладет ее на свой член, удерживая ее там. Я чувствую, как пульсируют его вены под моей ладонью.

Я знаю, что он будет ощущать через час, в крайнем случае через два. Потребует ли Мэнкс отчет? Боже, надеюсь, нет. Ненавижу, когда он играет с ней в свои игры.

Это со мной он должен так бесстыдно флиртовать. Это ко мне он должен прижиматься и со мной говорить этим своим грудным голосом, неважно, что все смотрят. Со мной.

Я чувствую, как лед внутри меня трескается и делаю глубокий вдох, понимая наконец, что я жив, черт возьми. Я жив! Все закончилось. Мы пережили еще одну ночь.

Я еду домой, я отмокну в душе, я заберусь в постель к Йоджи, он обнимет меня, притянет ближе, и неважно, как я стану возмущаться или воевать, в конечном итоге мы все равно будем заниматься любовью до тех пор, пока я не забуду обо всем на свете, кроме него.

Кроме него, мне больше ничего и не надо.

Он - все, в чем я нуждаюсь, чтобы продолжать жить. Его вкус, его запах, его прикосновение, его бархатная кожа, его шелковые волосы. Его рот на моем, даже его губы сильные и твердые. Его укусы... а иногда, когда мы целуемся, его зубы сталкиваются с моими, он такой жадный, черт бы его побрал, и я ничего не могу с этим поделать, он нужен мне, я не могу не ответить ему с той же жадностью. Я смотрю на него, и больше мне ничего не надо видеть. В нем для меня - все прекрасное мира. Горы, долины, ручьи, реки - ничему не сравниться с его дикой красотой. Я хочу изучить его каждый дюйм, взбираться, нырять, жить в нем.

Слышать, как он произносит мое имя. Кому, скажите на милость, еще нужно ангельское пение? Слышать, как он шепчет "Ран" мне на ухо по утрам, когда встает солнце, и его лучи будят меня. Слышать, как он бормочет ласковости, когда входит в меня, его рука на моем члене, мы занимаемся любовью, пока не падаем в изнеможении на простыни, и что может быть лучше, чем это его "о-о... Айя... бл@#$..."

Моя рука под его ладонью такая теплая. Быть под ним, чувствовать на себе его тяжесть.

Он между моими бедрами, когда мы лежим, взмокшие, тяжело дышащие, уставшие. Мое самое любимое ощущение - это когда его бедра вжаты между моими с такой силой, что кажется, свои я вывихну или что-то в это духе, мда, а это было бы весело.

Я улыбаюсь, представив смущенных врачей, вправляющих мне вывихи... Классный денек получится... может быть, когда мы будем уже достаточно старыми и еще достаточно глупыми, чтобы думать, будто все еще можем развлекаться так, как сейчас.

Мы. Старые дураки. Ну и мысль. Вот они мы, одному двадцать, другому двадцать четыре, юные, живые... живущие смертью, будто мы уже давно приговорены и гнием в аду - но такие живые. Такие живые.

Я смотрю на него.

Йоджи. Его светлые волосы с изысканной сединой? Несколько морщин на совершенном лице? Темно-зеленые, типичные для европейца глаза? Дедушка? А я, каким дураком буду я? Буду мазаться кремом и прочей фигней, чтобы сохранить эту странную бледную кожу молодой?

Будем ли мы прогуливаться по улице в ясные дни, немного неуклюжие, немного прихрамывающие, но уже прошедшие через все и поставившие точку? Будут ли мальчишки смотреть на нас и говорить "ну и странная парочка старикашек", потом хватать любимую за руку, сжимать ее пальцы и улыбаться, ой, а я хотел бы, чтобы в старости мы походили на них, а ты, милая? Будешь ли ты все еще рядом? Будешь ли ты все еще сжимать мою руку на той улице?

Я люблю его.

Мы дома.

Перевод © Morfinniel, 2003