В данном произведении содержатся описания гомосексуальных отношений, эротические сцены с участием эльфов одного пола, а также сцены насилия и жестокости. Произведение не рекомендуется к прочтению тем, кто не достиг 18 лет, противникам гомосексуальных отношений, ортодоксальным толкиенистам.

ВЕРНУТЬСЯ

ДОЖДЬ НАД ХОЛОДНОЙ ВОДОЙ

Шрэль (oskolpalantir@list.ru)

Опубликовано на сайте http://fanfiction.boom.ru

Предисловие автора. Герой этой истории, лихолесский синда Гилморн, принадлежит перу Дарт Валери и Тиамат. Тиамат принадлежит также упомянутый в этой истории эльф Лаэллин. История, предшествующая той, что здесь описана, рассказана в произведениях Тиамат «Ночи Мордора» и «Ночи Ривенделла». Возможно, для того чтобы лучше вникнуть в суть переживаний Гилморна, стоит прежде прочесть их. Остальные герои (за исключением упоминаемого Лаэллина) придуманы автором. Любое возможное совпадение их имен с именами героев других произведений – случайное и неумышленное.

Автор благодарит госпожу Тиамат за редакторскую правку и ценные замечания.

ДОЖДЬ НАД ХОЛОДНОЙ ВОДОЙ

Это случилось глубокой ночью, когда его сменили в дозоре. Трое разведчиков, вернувшиеся с северо-востока, внесли что-то в Пещеры через потайной ход. Дождавшись, когда облака закроют луну, они остановились по ту сторону зарослей, у стены-скалы, сокрытой травами. Двое опустили носилки, первый в тройке, кажется, то был Лаэллон, припал к зачарованной двери, отворяя вход.

Он задержался. Разведчики возвращались назад в великой тайне, и это тревожило. Не удивление, не безразличие, но странную настороженность, смешанную с волнением, – ее он испытал, остановившись в тени. Нечто покоилось на тех носилках. Нечто, что надлежало доставить вглубь подземной крепости в величайшей тайне.

От неясного предчувствия перехватило дыхание, и рука сама собой потянулась к проколотому уху. Пальцы сомкнулись на мифриловой, с голубым камнем, сережке. И тотчас вспыхнуло воспоминание: прежде была другая, черного серебра, с зеленой эмалью.

Он снова вспомнил, какое изображение украшает его спину. И замер в тени на полушаге, не смея показаться на глаза вернувшимся с таинственной ношей.

Дверь отворилась, разбавляя ночной мрак призрачно-золотистым сиянием, едва проникавшим из подземного коридора. Двое подняли носилки, первый, все же то был Лаэллон, пропустил их. Затем, вглядевшись напоследок во тьму леса, скользнул следом. Тайная дверь за листвой неслышно закрылась.

Он тихо выдохнул. Точно вражеский лазутчик, так и стоял, замерев, в тени древнего бука, пока первый из троих вглядывался в ночь, вслушивался в голоса леса.

«Точно вражеский лазутчик». И снова воспоминание... Но его как будто не стали ни в чем подозревать. И все же...

Что там за такой сверток тяжелый лежал на носилках? Что за трофей?

Он не должен был проникать в Пещеры таким путем. Но и воспользоваться тайной дверью, а этот путь был бы короче, ему, если поразмыслить, тоже не возбранялось.

Тогда он, не понимая еще, что же так влечет его в тот потайной коридор, скользнул по краю зарослей ночной тенью. Едва луна снова выглянула из-за облаков, он уже отворял ту самую дверь знакомым заклятьем и запер другим за собой, поспешил на звуки шагов, все еще звучавшие в глубине извилистого коридора.

Трое остановились в первом же помещении. Кажется, рядом с пустой кладовой. Здесь было немного света. Сюда нечасто ходили, и лишь те, кто следил за припасами и сохранностью всяких вещей, что не требовалось часто. Где-то здесь, в малых кладовых, разведчики опустили на пол свою ношу.

Бесшумно прокравшись, он притаился за изгибом, у выхода в грот. Там было несколько дверей. И ближайшая, за поворотом, была открыта. Они там.

«Как быть?» – донеслось, едва слышное.

Разведчики говорили шепотом? Здесь, внутри, они по-прежнему таились.

Холод, знакомый уже мерзкий холод, разливающийся внутри, – он снова вспомнил его. Но теперь он был закален и совладал с навалившимся внезапным страхом. Заставила припомнить то чувство внезапная догадка. Что, если так: те трое, – вовсе не эльфы. Враги, лазутчики Врага. Но прежде, чем голос прозвучал снова, он успокоился, отбросив предположение.

Нет, это были свои. Но почему в такой тайне они проникли сюда? Миновав посты, прокравшись мимо дозоров, не объявив о своем возвращении. Верно, никого не предупредив. Что там за тайна?!

Он еще на пару шагов подобрался, повернул голову, прислушался.

«Как быть? Сообщить сразу владыке?»

«Нет. У него полно забот. И чем он поможет? К тому же, как нам быть с ним? Что можем мы рассказать?»

«Я взял с вас слово, и вы его дали не мешкая. Держите свое обещание».

«Но как нам быть? Кто может помочь?»

«Нужен долгий присмотр, а мы даже не знаем, что сообщить, а что нет».

«Но кому можно доверить уход?»

«Дайте подумать».

Голоса смолкли. Там, за поворотом, в пустой кладовой, о чем-то тягостно размышляли.

И вдруг он услышал свое имя.

«Гилморн. Пошлите за ним. Найдите его».

«Почему? Почему за ним?»

«Я слышал, как его сменили на посту. Значит, скоро он вернется, и мы его отыщем. Ступай, Эрмиль, перехвати его, отведи в покой для дозорных. Нужна его помощь.

«Помощь в чем?!» – если бы Иеллос не шептал, это был бы крик.

«Он был в плену. Он лучше нас сможет помочь, находясь рядом».

«Сомневаюсь. Но...»

«Эрмиль! Ступай же!»

Он слышал, как Эрмиль направился в галерею, чтобы потом, по коридорам, достичь дверей, через которые ночные дозорные возвращались назад.

«Оставайся здесь. – Лаэллон задержался у порога. – Я должен доложить о своем возвращении. Я сам найду слова для объяснений, почему мы вот так, тайком, вернулись назад».

И теперь уже шаги первого из трех прозвучали, удаляясь.

Не смея глубоко вздохнуть, с колотящимся от предчувствий сердцем, он прокрался назад. Отпер дверь, снова запер, снаружи. Прислушался, огляделся, – и юркнул в заросли, к тайной тропе дозорных. Надо было скорее вернуться по ней, явиться к дверям, где поджидает Эрмиль.

* * * * *

В малом покое, куда приходили дозорные, если у них еще оставались несрочные дела, дожидался Лаэллон. Вопреки обыкновению, рядом, на столе, стоял высокий кувшин, в каких обычно хранили крепкое старое вино, и пара серебряных кубков. Один, видимо, предназначавшийся Гилморну, был пуст. Тот, что сжимал Лаэллон, недавно был налит до краев, но теперь на треть опустел.

– Присядь. – кивнул Лаэллон Гилморну. – Эрмиль, ступай.

Тот сразу удалился, затворив дверь. Но Гилморн был уверен: Эрмиль не ушел далеко, а стал где-то поблизости, охраняя вход.

– Мы только что вернулись из похода на север. – начал Лаэллон. – Но вернулись не одни. С нами наш сородич, – эльда из нолдор. Он тяжело ранен, и неизвестно, выживет ли. Вот в этом то все и дело. В том, как именно ранен. Тело пострадало не сильно. Но феа...

«Эльда из нолдор» заставило похолодеть.

– Откуда, из Имладриса?!

Лаэллон остановил кубок у рта, уткнувшись в Гилморна мрачным непонимающим взглядом.

– Кто, нолдо? Не знаю. В любом случае, он мне незнаком.

– Как он выглядит?!

– Как нолдо. Темноволосый, широкоплечий. Выслушай по порядку!

Гилморн притих. Непривычно было видеть Лаэллона вот таким. Обычно спокойный и тихий, теперь он лишь старался хранить спокойствие.

«Темноволосый»...

У Гилморна оттаяло сердце.

Лаэллон отхлебнул из своего кубка. Гилморн сидел тихо, ожидая продолжения.

– В течение одного дня он был пленником, – произнес Лаэллон. – Но этого было достаточно.

Лаэллон снова сделал глоток.

– Расскажу по порядку.

Итак, сначала наша тройка отправилась на восток. Прежде там скапливались мерзкие унголы, но после нашей долгой охоты, ты ее помнишь, они убрались. Зато теперь у края Великого леса стали все чаще появляться мелкие отряды орков. Возможно, они наладили сообщение между Дол-Гулдуром и Морией. Но затем начали появляться еще и люди. Люди Врага. И вот мы трое – я, Эрмиль, Иеллос – отправились на разведку. Скоро мы выследили орочью свору, подобравшуюся слишком близко к лесной стране. По пятам за ними мы прошли вдоль края Сумеречнолесья с юга на север, продвигаясь у края леса.

Севернее, переправившись через Лесную реку, орки свернули на северо-восток. Можно было подумать, будто этот отряд, обогнув Лес, намеревается пробраться в Эребор. Однако они приблизились к Эред Митрин. Я слыхал от отца о старых горных тропах, ведущих к Гундабаду и дальше, на земли Карн-Дума. В былое время оттуда просачивалась нечисть в Эребор, лазутчики пробирались в наши владения. Теперь я вспомнил эти рассказы.

Здесь, у самых гор, они остановились и отошли немного южнее, где местность была более ровной. Теперь они стали укреплять стоянку. Похоже, поджидали другие силы. К полудню прибыл еще один отряд, целиком состоящий из людей. Они пришли со стороны Серых гор, с северо-востока, и привели целый караван навьюченных лошадей, словно торговцы. Люди о чем-то поговорили с командирами орков, и стали обустраивать свою часть лагеря.

Я и Эрмиль прокрались к самым орочьим постам. Орки по-прежнему держались особняком от людей. Но стояли так, чтобы предупредить удар по людям. Пока Эрмиль наблюдал, я успел вернуться к Иеллосу. Тот обследовал местность восточнее. Он доложил, что в зарослях, наткнулся на останки – орочьи и человеческие кости. Было похоже, будто такой же объединенный отряд уже проходил этими местами. Странно, откуда здесь взяться вражьим костям, если наши воины не устраивали засад? Я лишь утвердился в своих предположениях. Орки прикрывали человеческий отряд, были охраной лазутчикам, пробиравшимся в западные земли.

Вернувшись к Эрмилю и выслушав его, я понял, что мои догадки верны. В лагере, среди воинов, появились люди в одежде купцов и странников из северных пустошей. Они сменили облик. Сам же лагерь обустраивали так, точно это небольшой вооруженный караван торговцев. Воины готовили ночлег на земле у костров, ставили низкие палатки.

Но что-то было подозрительное в этих приготовлениях. Как будто все только должно было выглядеть так, как если бы здесь остановился небольшой караван, явившийся из Эсгарота. Как если бы купцы направлялись северным путем в земли за Мглистыми горами. Однако хорош был путь – мимо Гундабад, по опасным пустошам. Разве что этим людям-торговцам известны потайные пути? Но тогда присутствие орков портило всю игру. Кроме того, лазутчики должны были прочесывать окрестности лагеря. Здесь же лишь оставили посты. Пускай горы недалеко, но эти места не были владениями Врага. Я снова стал сомневаться в своих догадках.

Вдобавок, место для лагеря словно нарочно выбрали так, чтобы за ним удобнее было вести наблюдение. Эта нарочитая неосмотрительность тоже заставила меня насторожиться. Дело могло обернуться ловушкой. Я даже подумал, – а если орки как-то прознали, что мы так далеко шли за ними по следу, и, теперь, поняв, что не смогут нас выследить и поймать, стараются выманить поближе с помощью людей? Но очень уж много хлопот. Такое объяснение не подходило. Чего же ради такие приготовления?

Среди людей, а их было пятнадцать, скоро все сплошь стали торговцами с юга и странниками с северо-запада. Орки прогуливались по краям, люди пребывали внутри. Итак, если бы внезапно появились наши воины, то орков бы перебили, а люди могли притвориться пленниками? Допустим. Вот и оркам нашлось место в этой непонятной картине. Но снова их планы слишком явно угадывались. Как будто их нарочно выставили напоказ возможным свидетелям, для отвода глаз. Была еще у этих приготовлений некая цель. Даже если люди Врага действительно намеревались явиться в Западные земли диким путем.

Ночь прошла, но ничего не переменилось. В лагере не суетились, были заняты обычными делами. Я снова начал склоняться к мысли, что здесь кого-то ждут.

Действительно, ближе к вечеру со стороны Серых гор, с северо-востока, появился всадник. Я разглядел – это был человек, вроде тех, что с караванами являются в Эсгарот из южных земель. Он был одет как воин, и спешил, торопя коня, точно уходя от настигавшей его опасности. Но никто его не преследовал. Взмыленного коня расседлали, человек исчез в шатре и вернулся в богатом одеянии южного купца. Все люди склонились перед ним. Даже орочьи командиры недовольно пригнули головы.

Еще день прошел, но ничего больше не случилось.

Перемены произошли на утро третьего дня, и совершенно внезапно. На рассвете в лагере вдруг появился эльф. Пленник. Двое орков приволокли его со стороны рощи, что стояла севернее, за лагерем. Мне показалось, что это синда, светловолосый, в зеленой одежде разведчика.

Человек в одеянии купца вышел к ним, люди приняли эльфа из рук орков и унесли в шатер. Вскоре оттуда донеслись крики.

Нас было мало. Но тепреть это дальше мы не могли. Я приказал Иеллосу готовиться к отступлению, мы же с Эрмилем двинулись вперед, подбираясь ближе к лагерю. Силы врага были рассредоточены. Если бы мы тихо перебили орков, то могли добраться до шатров, а там, быть может, и удалось бы отбить нашего сородича. Или же погибнуть. Тогда Иеллос доставил бы весть о том, что случилось.

Крики то смолкали, то возобновлялись. Я пробрался вперед, обогнув рощицу, Эрмиль держался сзади. Мимо, из лагеря, отправляясь на разведку к отрогам гор, проходили орки. Вдруг между ними завязалась ссора, отряд разбился на несколько свор, командир принялся рычать и раздавать удары, к ним поспешили двое людей... И тут, точно по команде, орки прекратили свару и кинулись врассыпную, изготавливая к бою тяжелые луки. Они мчались в нашу сторону!

Только тогда, с опозданием, я оценил достоинства места, что было выбрано для стоянки. Вокруг лагеря не имелось удобных укрытий, откуда можно было обстреливать врага из луков, оставаясь незамеченными.

Начни мы стрелять, – нас самих тотчас накрыли бы тучей стрел.

Мы оба стали отползать. Иеллос, остававшийся у опушки, должен был спешно убираться в лес. Но он не мог бросить нас!

Я дал Эрмилю знак оставаться на месте и затаиться, а сам вскочил, надеясь увести преследователей хоть немного в сторону. Ведь они не могли знать наверняка, сколько нас пробралось к их лагерю.

Тогда я понял лишь одно, – нас выманили с помощью пленного. Быть может, менее опытный разведчик попал к ним в руки, а потом стал наживкой для других.

И тут, надо мной, в кроне дерева, что росло на краю леса, что-то ярко сверкнуло. И еще, и снова. Солнечные лучи вспыхивали, на миг отражаясь от чего-то, мелькавшего в просветах, в кроне дерева.

Сзади раздались вопли. Я обернулся и увидел: облако сверкающих стрел накрыло орочий отряд. Орки замедлили бег, приседая, прячась за щитами. Дерево возвышалось над подлеском, точно дозорная башня. Оттуда, из кроны, сыпались стрелы. Теперь орки бежали кучно, – и частые стрелы валили их на бегу одного за другим.

В ветвях сидел лучник! Как же он быстро стрелял!

Орки, прорвавшиеся сквозь смертоносный дождь, окружили дерево. Я кинулся им навстречу, рубя мечом. Меня обступили. Тут снова пролился сверкающий дождь. Несколько мгновений, – и место вокруг было усеяно неподвижными телами.

– Уходи! – прокричал тот, что скрывался в листве. – Уходи в лес!

Но двое орков, заслоняясь щитами, прокрались к дереву. Один уже подсаживал другого. Я ударил мечем, зарубил одного, другой повис на ветке, заколол его, – навалились еще, подоспевшие.

Эти тоже легли, сраженные стрелами с дерева. Я успел достать клинком лишь одного.

– Уходи! – крикнул стрелок. – Спрячься!

Я юркнул в лес и затаился, наблюдая.

Окружив дерево, орки укрылись под щитами, и рубили ствол. Я слышал, как порой стрела пробивала щит, – но теперь лишь один из нападавших был убит или ранен.

Надрубленное дерево с треском рухнуло. Когда оно уже клонилось, падая, я видел, как мелькнул серый плащ, подрезанные у шеи волосы – темноволосый эльф, не выпуская лука, скатился по земле, вскочил, выпустил стрелу, – и тут на него набросили сеть. Стрелка скрутили и поволокли в лагерь.

Лаэллон умолк.

– А тот, второй, синда?! – Гилморн по-прежнему старался не выдавать своего волнения, хотя теперь это было вовсе необязательно.

Лаэллон поглядел с тоской.

– Не было никакого синда! Была ловко затеянная ловушка. После я видел его в лагере. Молодой светловолосый воин со светлой кожей. Он был всего лишь похож на эльфа!

– Выходит, это стрелка заманивали? Не вас?

– Да. Нас же вовсе не ждали. А может, и были готовы к появлению разведчиков, – но, видно, так и не выследили. Выманили. И если бы я не сунулся в лагерь, нолдо бы тоже, думаю, себя не раскрыл. Так что в этих событиях участвовало три стороны. И ни одна не знала всего, что творилось.

– Что было дальше?

– Ты так хочешь это знать? – Лаэллон стукнул дном кубка о стол. – Дальше наступала ночь. Мы втроем встретились в лесу. Эрмиль сказал, что нолдо притащили в палатку старшего среди людей. Еще он добавил, что вокруг костра на человеческой половине натягивают занавес из черной ткани. Орки отправили нескольких своих стаскивать трупы к лагерю. Там рыли могилы, но, похоже, орки решили запасти побольше мяса впрок. От Эрмиля же мы и узнали, что светловолосый молодой воин вышел навстречу отряду, доставившему пленника. Старший, что примчался на коне, вышел следом. «Это случай! – сказал Иеллос, услышав, как орки перетаскивают тела в лагерь. – Если мы сейчас туда отправимся, – не выручим стрелка, так хоть поквитаемся с ними! Если уж нас там не ждали, надо этим воспользоваться!» У Иеллоса уже был план действий. Мы решили: пускай орки сами доставят нас в лагерь.

В подлеске еще оставалось несколько мертвых тел. Пока Эрмиль присматривал, Лаэллон и Иеллос переоделись в орочьи доспехи, надели плащи, перемазались мерзкой орочеьй кровью. «До сих пор я вспоминаю этот удушливый смрад. – сказал Лаэллон. – Но было не до удобств. Там, в лагере, находился эльда, что спас меня».

Скоро из темноты показались орки-могильщики. К зловонию примешивался тяжелый запах какого-то напитка. Орки были пьяны, и, похоже, недовольны тем, как идут дела в лагере. Они говорили на Всеобщем языке, как обычно, коверкая слова. То были старые мордорские орки, что пришли с первым отрядом. Надо быть не таким уж слабым воином, чтобы сразить таких.

– Стольких положил... – проворчал один, останавливаясь над Иеллосом.

– Что там за развлечение выдумал ихний главный? Эй, Сгаш, ты же знаток всяких.

Сгаш сплюнул прямо на труп и хлопнул спросившего по шлему.

– Они засовывают им! Ну, сам знаешь. А эти потом умирают.

– И все?!

– Да! Все!

Сгаш рыгнул и снова сплюнул.

– Тащи!

Двое взяли Лаэллона, один за ноги, другой за руки, и поволокли в сторону лагеря. Еще двое потащили Иеллоса. Трое с луками, – от этих, часовых, разило меньше, – плелись рядом, приглядывая за лесом.

– Ладно, сажать на кол или нанизать на копье...

– И поджарить на костре, поворачивая, – вставил кто-то.

– Не перебивать, – проворчал Сгаш. – Ты – меня – учить будешь?!

– Что такого в такой глупой пытке?

– Людям это нравится.

– Могли придумать поумнее.

– Придумывают, – сказал Сгаш. – Но им – это нравится.

– Падаль, – сплюнул тот, что держал за ноги Лаэллона, и, выпустив их, потянулся за флягой. – На такую немощь Владыка понадеялся...

– Не сметь! – Сгаш чуть не заткнул ему глотку кулаком. – Величайший знает. Люди – наш будущий корм!

– Охраняй их, недоделанных!

– Ну, – прохрипел Сгаш, поднимая флягу, – за славные новые времена, когда снова будет наша главная!

Видимо, орки действительно были прикрытием человеческому отряду. Именно люди должны были доставить какие-то сведения, или выполнить еще некое задание для Врага. Или все это было затеяно для поимки одного только одинокого стрелка-нолдо?

– Эльфы не очень-то сочные. – заметил кто-то.

Было слышно, как Сгаш пнул Иеллоса.

– Жесткое мясо сегодня.

– Зато вдоволь. Ха!

– Ладно. Потащили!

Лаэллона и Иеллоса приволокли на орочью половину, свалили возле груды мертвых тел. Трое орков, не спеша, возились с кучей. «Эй, я не пьян! – Иеллос лягнул орка, снимавшего с убитых доспехи. – Проваливай»!

Как Иеллосу с его певучим голосом удалось изобразить такой правдоподобный орочий хрип?

Орк отвесил ему пинка и заскулил, прыгая на одной ноге. Удар пришелся в кованый нагрудник. Иеллос-орк захихикал и заковылял прочь.

– Смотри, не упейся в другой раз, – оскалился вслед ему мясник. – А то не замечу, что ты еще дышишь!

У ближнего костра довольно заржали.

«Эй, и я тоже»! – на заплетающихся ногах Лаэллон захромал вслед за Иеллосом.

– Упились, мертвецы! – донеслось им вслед. Дружный хохот грянул на прощанье. Так они проскользнули на территорию людей. Единственный человек, слонявшийся у шатра, был, похоже, трезв. Но люди видят в темноте вовсе не так хорошо, как орки!

Не все из людей собрались у костра, спрятанного за высокой оградой из шестов и ткани. Кто-то спал, кто-то обходил лагерь, не полагаясь на орков. Но большая часть, примерно с десяток, находились там, у занавешенного от посторонних пламени.

Двое «пьяных орков» свалились у ограды из ткани, возле тонкой щели, в которую пробивался тусклый свет.

– Ты слышишь? Человеческая речь, – пробормотал Иеллос. Отчего-то волнение его было на грани испуга. – Я слышу, но не все разбираю. Говорят вместе, и многие – на своем наречии.

Лаэллон чувствовал себя не бодрее. Именно он, первый, – он дал себе слово, – заглянет в этот узкий кровавый просвет.

Лаэллон выглянул в щель, на ярко освещенное костром пространство.

– Что?! – прошептал Иеллос, хватая его за плечо. – Я во тьме вижу, как ты побледнел!

Лаэллон весь сжался, отстраняясь от тонкой прорези тусклого света, закрывая глаза.

– Не смей... не гляди.

Он выдавливал слова, точно в его груди уже совсем не оставалось воздуха. Железные пальцы впились в плечо, не пуская.

– Нет... Нет!

– Так ужасно? – промолвил Иеллос. – Но он еще жив?

– Да, – Лаэллон судорожно кивнул.

– Ему уже не помочь?

Иеллос не знал, что же там происходит. Он различал стоны за негромким, незлобивым таким, довольным, хохотом, за бормотанием людей. В них различалась боль, но то были незнакомые прежде звуки.

– Неизвестно. Хотя надежды почти нет.

– Мы донесем искалеченного?

– Не то! – прошептал, будто прокричал, Лаэллон. – Не то!

– Да ты сам взглянуть не даешь!

– Гляди!

Иеллос припал к щели.

Бледный, как полотно, он отстранился и долго сидел молча, зажмурившись, сжимая уши ладонями.

Лаэллону пришлось тормошить его, пока тот не очнулся.

Иеллос старался говорить ровно, но из глаз его, не подчиняясь воле, текли слезы.

– Что же мы будем делать? Ночь... будет долгой!

Лаэллон уже крепко держал себя в руках. Он предастся печали после. Нолдо обречен. Но не он один!

– Для начала перебьем людей!

– Эй, вы что тут делаете? – два человека возникли рядом.

– Вон отсюда, ороче отродье! Ваша очередь утром! – негромко процедил первый.

– Получите свежее мясо, – рассмеялся другой. – Теплое!

Так Лаэллон и Иеллос открыли счет убитых людей – но, увы, не с тех, что оставались за занавесом у костра.

Свалив этих двоих, они видели, как в шатер метнулась тень, и прикончили человека внутри. Тот едва не протрубил тревогу. Потом перебили остальных, обходивших пьяные орочьи дозоры.

Но один все же успел добежать до орков, пировавших на своей половине, и призвал на помощь, прежде чем его настигла стрела.

Мертвец рухнул прямо на пировавших.

Упившиеся орки оторвались от мяса с выпивкой и полезли навстречу чужакам. Началась свалка. Командиры стали разнимать их плетьми и ударами кованых башмаков. Кого-то уже зарубили. Иеллос и Лаэллон, оставаясь в обличьях орков, метко пускали стрелы, выбивая тех, что пытались внести порядок.

Пока орки дрались и грызлись на своей части, уцелевшие люди, ничего не подозревая, веселились у занавешенного костра.

«Прости, – шептал про себя Лаэллон, – прости, безвестный эльда, мы так медлим!»

Наконец, когда потасовка на орочей половине уже не требовала их участия, они вернулись и встали у занавешенного входа.

Иеллос знаками показал: «не видно, но вход охраняют».

Лаэллон показал, что понял.

Эльфы сняли орочьи шлемы. Пускай люди видят, кто свершил мщение.

Они зашли с разных сторон. Когда Иеллос пронзил ткань, рассекая себе проход внутрь, в круг, освещенный пламенем, Лаэллон отдернул полог и зарубил стоявшего с мечом наизготовку, – и все равно зазевавшегося часового. Другой человек, по пояс обнаженный, выбросил навстречу клинок, – и упал, разрубленный.

Это была бойня, а не сражение. Очень короткая и очень кровавая. Изрубленные за считанные мгновения, восемь человек замертво свалились подле костра. Черная ткань отяжелела от брызг. Стремительно растекаясь, свежая кровь потекла в костер. Пламя, довольное, зашипело.

Лаэллон замер в середине, у самого огня.

На земле, привязанный за руки к глубоко вбитым кольям, скорчился на четвереньках тот самый нолдо. Сзади, впившись руками в разведенные бедра эльда, на коленях стоял насиловавший его человек. Зажмурившись, он резко двигался, насадив нолдо на свое мужско орудие. Тот, упершись щекой в землю, лишь вздрагивал, принимая удары. Кровь стекала по внутренней стороне бедер, по разбитым губам. В мутных глазах еще отражались отблески костра, но глаза эти глядели уже куда-то за грань мира живых.

Вокруг истекали горячей кровью изрубленные тела, а этот человек так ничего и не заметил. Он содрогался, снова и снова проникая в нолдо.

– Он узкий! – хрипел человек, жмурясь, – Они все узкие! Словно девственник! Эй, ты меня слышишь?! Пора стать помягче! Эй вы, кто-нибудь считал?

Но никто не рассмеялся в ответ.

Не в силах остановиться, он лишь поднял веки.

Это был миг, навеки запечатлевшийся в сердце Лаэллона. Подобное торжество он испытал впервые. Глумливое наслаждение в глазах смертного стремительно сменилось ужасом. Мелкий темный властелин на глазах превращался в обезумевшее от страха животное. Лаэллон уже не задумывался ни о чем, иначе бы повременил с ударом. Но оцепенение свалилось с него, и он естественно продолжил движение.

Кровавое орочье лезвие, тускло отражавшее пламя, мелькнуло в глазах смертного. Он увидел, как неотвратимый клинок двинулся ему навстречу, – и тотчас голова с перекосившимся от ужаса лицом отлетела, запечатлев картину собственной смерти.

Кровавый фонтан ударил из разрубленной шеи, – и тело смертного в судорогах рухнуло у костра, извергая кровь, извергая семя.

Лаэллона передернуло.

Нолдо громко застонал, содрогаясь, точно это его рассекли, и без чувств распластался на земле.

Пока Иеллос освобождал нолдо от веревок, Лаэллон вышел в лагерь. Орки веселились вовсю. Уже некому было их унять. Лаэллон поднял с земли шлем и надел снова. Пожалуй, он присоединится к ним.

Прокричала по-особому ночная птица, – Эримль был рядом. Пока орки грызлись между собой, он, скрыто пробираясь у костров, выбивал их одного за другим.

– Вот так это было. – промолвил Лаэллон, глядя на Гилморна затуманившимися глазами. – Теперь ты знаешь почти все. На утро все орки, что не поспешили убраться из лагеря, были мертвы. Возможно, те или тот, кто посылал этот объединенный отряд в западные земли, повел себя осмотрительно, не понадеявшись на орков. Но и люди бывают недостаточно умны.

– А что тот, светловолосый молодой смертный? – спросил Гилморн.

– Иеллос зарубил его вторым в том кругу. Он был обнажен. Насколько я понял, молодой смертный участвовал в их развлечении и так, и этак. Когда я заглянул впервые, он... Довольно! Я не рассказал до конца. Там еще был человек, из тех, что приходят в Темную Страну с Юга. Всадник, перед которым склонились даже орки. Его не было среди мертвецов. Мы никак не могли отыскать его в предрассветном сумраке. Но хозяина выдал конь. Ускользнувший южанин собирался умчаться в утреннем тумане, и конь всхрапнул. Эрмиль послал стрелу, – и прострелил коню шею. Человек скатился на землю, вскочил и побежал. Это был сильный воин. Я натянул тетиву, и тут он отпрыгнул, пытаясь укрыться за шатром.

Эрмиль пустил другую стрелу, – и пробил ему кисть. Человек выронил оружие.

Никогда прежде я не убивал безоружных. Никогда. И, даже зная, что он совершил... Тогда, у костра, я не мог вынести того, что видел. Не мог выдержать, не мог не прервать! Но теперь, с охладевшей головой, с уставшим сердцем...

Пальцы Лаэллона сжали серебряный кубок, и Гилморну показалось, что тот, еще немного, – и сплющится от этой судорожной хватки.

Лаэллон опрокинул в себя горячее, тяжелое вино, тотчас налил снова, до краев, снова стал пить. Наконец, остановился.

– Что было дальше? – не выдержал Гилморн. – Ну же?

– В этот миг, когда тетива моего лука готова была сорваться, измученный нолдо, за которым теперь следил Иеллос, шатаясь, вдруг поднялся с плащей, что были свалены ему вместо постели, и побрел навстречу воину с юга. Качаясь, он шел, истекая кровью, и обращался к смертному на Всеобщем языке.

– Я вас многих во сне перерезал, падшие люди. А ты так захотел мне отомстить? – выговорил он севшим, низким голосом.

Он ударил смертного в лицо, и тот рухнул на землю, – теперь и его губы стали окровавленными. Человек попытался подняться, – и лег под вторым ударом.

– Я не выдумал мести послаще, – усмехнулся южанин, отплевываясь. Он не рассчитывал на спасение, но и не боялся. – Увы, это было слишком уж славное унижение для тебя, и слишком утонченное удовольствие для меня. Ты многих убивал из нас прежде, я помню. Ну так знай, Хранитель тайных троп, я растлил всех из твоего племени, кто попался мне после той твоей резни. Ты тоже сдохнешь. Вы не выдерживаете такого. А жаль. Какая бы славная наложница из тебя получилась, – южанин оскалился, насмехаясь. – Живи дальше с этим знанием. А жить тебе – недолго.

– Ты меня недооцениваешь, – ответил этот безвестный нолдо. – Поживу еще, назло тебе! А ты, глупец, недотепа, неудачливый мордорский мститель, сейчас уйдешь за остальными!

Так он сказал тогда, и, усевшись сверху, прижал руки человека к телу своими ногами так, что хрустнули кости. Нолдо сомкнул пальцы на его шее, очень медленно усиливая хватку.

– Он убьет его так, – молвил Эрмиль.

– Я не посмею воспрепятствовать ему! – сказал я.

Никто из нас не посмел.

И он давил так, медленно душил, пока не раздавил человеку шейные позвонки. И уже после, довершая дело, с хрустом заломил его голову, и развернул, так что лицо южанина теперь оказалось на земле, словно глядело за спину.

– После всего, что ты успел в своей короткой жизни, эта смерть была достаточно нежной, – так он произнес и с трудом поднялся с трупа.

– Ты всегда смотрел не туда, – добавил он, обращаясь к глядящему в небо затылку.

Нолдо обернулся к нам, сделал шаг – и тут начал падать. Из него все еще текла кровь. Я подхватил его. Он умирал, я был уверен. Дотянув до расправы, свершил месть, но теперь жажда мести уже не держала его, и он умирал, вопреки своему ответу. Своему обещанию жить назло. После того...

Лаэллон осушил кубок до дна. И умолк, уставился в стол.

– Он не умер. Ведь так?

Лаэллон покачал головой.

– Нет. И это дает мне надежду. Я в великом долгу перед ним. Теперь, от самого вражьего лагеря, он пребывает в беспамятстве. Мы пронесли его мимо наших постов и через тайные двери доставили в кладовые. Те, что до осени обычно пустуют. Он сейчас под присмотром Иеллоса. Порой он приходит в себя, но лишь ненадолго, и снова погружается в Тень. Он все еще борется. Но чем завершится эта борьба? Как он будет жить, после того, что сотворено с ним?!

Лаэллон сверлил взглядом столешницу. Он снова надолго умолк, но само лицо его кричало: «Я мог быть, я был бы на его месте»! Он глядел в этот ужас и не мог стряхнуть наваждения. Сама мысль о том, что такое вообще возможно, приводила его в содрогание.

– Людям ведомы и доступны особые формы зла. И этому злу уже тысячи лет, оно, зло, жило еще до моего рождения.

Все новые и новые подробности, открывавшиеся в Арде, внушали Лаэллону неодолимый ужас и отвращение.

– Вспомни, каким было сватовство сыновей Феанора. – сказал Гилморн. – Хотя, согласен, люди порой знают больше нашего.

Лаэллон лишь безмолвно кивал, отдавшись своим мрачным мыслям.

Гилморн молчал, выжидая. Лаэллон не произносил ни слова.

– Так в чем же будет моя помощь? – спросил, наконец, Гилморн, стараясь убавить льда в своем голосе, помимо воли напитавшего слова. Слишком уж близко первый из трех подобрался к его собственной истории.

– Ты... мог бы за ним ухаживать? Помогать? Если он выживет, его нельзя оставлять одного. Но и... – Лаэллон замялся снова, избегая встречного взгляда, – но и... не знаю, как он отнесется к тому, что там, с ним, будут свидетели его позора.

– А я – что же? – Гилморн был очень спокоен. Это спокойствие, так отчетливо прозвучавшее в его голосе, когда он глядел прямо в глаза, заставило Лаэллона потупиться еще ниже и густо покраснеть.

– Ты... изведал плен. Ты сможешь лучше повести себя с ним, когда... если он придет в сознание. Помоги!

Гилморн кивнул. Лаэллон ощущал ту запертую внутри муку, что проступала во взгляде юного синда, – и чувствовал себя, вчетверо старшего, наивным счастливым ребенком. Нет. Он никогда не задаст этот вопрос, что так старательно не произносят.

* * * * *

Вдвоем с Эрмилем они приволокли в кладовые широкую кровать, потом принесли простыни и покрывала. Потом необходимую посуду, разные снадобья. Кое-что еще из мебели. Иеллос все дежурил у носилок. За все время, что они хлопотали, Гилморн разглядел лишь темные волосы да бледное, мраморное лицо. Глаза были закрыты, и лик этот вполне мог бы сойти за лик статуи. Вот только волосы были настоящие, живые. Остриженные так, чтобы не достигали плеч. Лишь за ушами густые пряди были длиннее, – заплетены в две тугие широкие косы, перевязанные шнурками. Неизвестный нолдо был укрыт плащом до самого подбородка. Вопреки всем приличиям, как полагалось бы, Гилморн не чувствовал особой подавленности. После того, как Лаэллон наконец-то его отпустил, он пребывал скорее в странном затаенном воодушевлении. И не столько сочувствовал этому неподвижному нолдо, что мог, между прочим, уже не проснуться, со слов Лаэллона, сколько то и дело ловил себя на мысли: что же скрывается под этим плащом-покрывалом? Он был раздосадован, что при нем так его и не сняли.

И он все выжидал, ворочая с Эрмилем мебель, раскладывая белье, расставляя посуду и снадобья. А Иеллос стоял, точно часовой, и наблюдал за ними, – будто это от них надо было его охранять!

Наконец, настало время собраться, повнимательнее следить за своими жестами и словами. Эрмиль и Иеллос склонились над носилками, чтобы совлечь плащ.

Проклятье! На чужом эльда была длинная, едва не до колен, рубаха. Ладно. Подождем еще.

Разведчики перенесли нолдо на кровать. Укрыли и собрались уходить.

– Лаэллон все рассказал тебе? – спросил Иеллос с ледяным звоном в голосе.

– Все.

– Ну, тогда мы поручаем его твоим заботам.

И он положил руку на плечо Эрмиля, уводя того из кладовой, переобустроенной в спальню.

– Что же, мне и мыть его в одиночку прикажете? – возмутился Гилморн для пущей убедительности.

– Мы омыли его в лесном озере, возле Тихого водопада. Так что тебе незачем хлопотать, – бросил Иеллос из-за двери. И дверь тотчас захлопнулась, запирая его наедине с бесчувственным нолдо.

Светильники горели ярко. Здесь не было окон. И вот теперь он будет сидеть тут и дожидаться, – умрет этот нолдо из-за надругательства или все же откроет глаза?

Гилморн не любил подолгу находиться под крышей, да еще в помещении, где нет даже окошка.

Это Иеллос все удивлялся, когда те трое шептались, – почему именно Гилморна надо позвать? Грубость Иеллоса, хоть он будто и не был явно груб, все еще саднила в груди.

«Он мне не доверяет, а сам никак не сообразит, почему. Все не придумает, – ворчал про себя Гилморн. – Эх, знал бы он...»

Он пододвинул деревянное кресло, что втащил напоследок Эрмиль, – никак его же собственной работы, – и сел справа от нолдо, у изголовья. Наклонился к губам, прислушиваясь, убедился, что тот дышит, и снова поудобнее развалился в кресле.

Потом сообразил, что сидеть ему что-то неудобно, вспомнил, на что сел, но ему не стало смешно от такого открытия. Специальный сосуд, выносить нечистоты за тяжело ранеными.

– Вот так, – сказал Гилморн без воодушевления – не то нолдо, не то себе, не то уже убравшимся прочь Эрмилю с Иеллосом. – Я все увижу. Только не в тех обстоятельствах. Н-да. Придется мне за ним убирать. Не слишком изящное выходит начало у нашего знакомства. Правда, мне еще предстоит и мыть его.

И Гилморн кисло усмехнулся.

Если бы сейчас, после того, как он прекратил хмыкать и приговаривать, его увидел бы тот же Иеллос, то, пожалуй, надолго прикусил бы язык. Гилморн знал, как он выглядит теперь, наедине с собой. Погруженный в глубокое беспамятство чужак-нолдо не в счет. Однажды он сидел в комнате, изменив своему обычаю проводить время снаружи, собирал по осколкам свои воспоминания, переживания, оборванные мысли и туманные грезы, раскладывая их в памяти по порядку. У него ничего не клеилось. Не соединялось. И прежнее, давно уже позабытое видение единства себя вовсе и не собиралось к нему возвращаться. Взгляд его, блуждавший по комнате, перебираясь с вещи на вещь, замер на зеркале. В луче света, растекавшемся по уютной маленькой комнатке, сидел одинокий печальный синда, – юный, но с постаревшими, растерянно-беспомощными глазами. Этого эльда было жаль. И это был он. Тогда Гилморн уже не мог отвязаться от назойливого чувства, – как одинок он среди самых близких. И мысли его понеслись в Имладрис, – и словно разбились о невидимую преграду хранящих чар. Будто Ривенделл был сокрыт от него колдовской тенью. Тогда он убежал из своего покоя, из Пещер, и пару дней блуждал по лесу, без отдыха и пищи, старательно избегая встречаться с кем бы то ни было. Быть наедине с лесом было легче, чем наедине с любым из прежних друзей, с ними всеми, что обращались к кому-то, кем он давно уже не был. С теми же, кто явно уловил в нем все произошедшие перемены, иметь дело было и вовсе неуютно.

– Да-а, – сказал Гилморн неподвижному, точно труп, нолдо. – Никому не довериться. Даже тебе. Вдруг ты на самом деле притворяешься, а сам все слышишь?

Тут он спохватился: а вдруг и правда слышит?

Что за чрезмерная осторожность! Нолдо и впрямь был словно свежий труп.

Гилморн почувствовал укол раскаяния. Он думал совсем не о том...

Синда взял ладонь неизвестного эльфа, сжал в руках. Кисть была холодной. Недолго полежавший на солнце мрамор и то теплее.

И он почувствовал этот страх. Страх, что некогда уже был пережит, но тогда жалил гораздо сильнее, – за кого-то, чья жизнь теперь оказалась зависящей от него.

– Тогда было куда тяжелее, – промолвил синда. – И чем я теперь могу помочь? Разве что изо всех сил желать тебе исцелиться.

Он вспомнил: уже несколько дней, как свершилось описанное Лаэллоном. А нолдо все еще жив. Значит, вполне есть повод для надежды на лучшее. И значит, его волнение совсем не о том, пока он дожидался, когда же совлекут плащ, не такое уж непростительно неправедное.

* * * * *

Шел третий день, как Гилморна приставили наблюдать за нолдо. Тот порой тихо стонал, порой едва ворочался. Учитывая, что Гилморну приходилось, помимо обтираний влажной тканью, еще и поить нолдо, и выносить нечистоты, за плоть можно было не тревожиться. Роа пока явно умирать не собиралось.

Гилморн уже большей частью обследовал это тело. И третий день с волнением и затаенными надеждами дожидался, когда же неизвестный эльф вернется в сознание.

Как и описывал Лаэллон, нолдо несколько раз открывал глаза и словно пытался что-то сказать. Тогда Гилморн поскорее склонялся над ним. Ему очень важно было, чтобы именно он оказался первым, кого увидит безвестный нолдо, приходя в себя. Но за все эти дни в сознание он так и не пришел. Вот-вот – и все никак. Затуманенные глаза закрывались, и голова снова, едва поднявшись, погружалась в подушки.

Гилморн вошел в комнату-кладовку, внося перед собой серебряный поднос со снадобьями. Где-то в глубине коридора снова маячил Иеллос. Гилморн с облегчением запер дверь. Вот уж чье общество ему вовсе не требовалось. Хоть тот и сам бы не сунулся в комнату, если бы только его не позвали. На всякий случай Иеллос приглядывал, чтобы кто-нибудь не забрел по ошибке в убежище, устроенное для нолдо. Но запертая дверь в данных обстоятельствах была всего надежнее. К тому же, запертая, она не вызвала подозрений ни у кого из троицы.

Впрочем, Гилморн не слишком им доверял, сомневаясь, что они полностью доверяют ему самому. Так что все равно следовало быть начеку.

Он затворил дверь и с облегчением повернулся к ней спиной.

– Много их ушло?

Гилморн едва не выронил поднос. Где-то про себя с легким удивлением синда отметил, что все еще испытывает смущение, и с досадой подумал: что стоило этому чужаку пробудиться немногим позже?! А теперь как бы себя не выдать...

– Что? – Гилморн вспомнил, Нолдо задал какой-то вопрос.

– Орки, люди... У меня нехорошее предчувствие. Кто-то из них ушел.

– Ушел? – переспросил Гилморн. – А, ну да, возможно. У меня тоже все три дня было нехорошее предчувствие. Что ты не проснешься уже никогда. Так что – прочь заботы!

Кажется, получилось не очень жизнерадостно. Зато язвительности, что все чаще прорывалась в его голосе, как будто тоже не набралось. Что ж, неплохо для начала.

– Ладно, – вздохнул Нолдо, медленно моргая, – ушли так ушли. Всех не передавишь.

Видно было, как свинцовая усталость давит на его веки. Но то ли из вежливости, то ли еще почему-то, Нолдо не закрывал глаза.

– Я прошу прощения, но...

Теперь предстояла самая ответственная часть этого визита. Увы, Нолдо все же пришел в себя до нее. Не то чтобы Гилморну это предприятие было так уж в тягость, – все же он уже порядком нагляделся на чужака, по достоинству оценив его тело. Но вот сам Нолдо мог отнестись к ней весьма мрачно.

– Тебя... ох... тяжело ранили. Извини, что упоминаю, но кровотечения возобновились. И вот я... должен... для скорейшего исцеления...

Нолдо поглядел затуманенным взглядом на поднос со свертками ткани, пропитанной мазями.

– Я понял, – промолвил он, пошире отворяя слипающиеся веки и переводя взгляд с серебряного подноса на синда, так и стоящего подле закрытой двери. – Это ты был рядом... Я что-то помню смутно. Это ты тут за мной приглядывал, ведь так? Спасибо... тебе.

Так он все же его заметил, запомнил!

Нолдо поглядел на него, как из-за пелены тумана, – и вдруг взор вмиг прояснился. Гилморн почувствовал себя так, точно рядом с его ухом в дверь с размаху вбили здоровенный гвоздь. Глаза Нолдо остановились на его проколотом ухе, – и тут же этот, на миг вспыхнувший, взгляд соскользнул в сторону. Снова его заволокла сонная пелена.

«Будто из лука выстрелил, в последний миг нарочно промахнувшись». Так потом Гилморн, убравшись из спальни-кладовки, оценил свои переживания в тот миг.

Гилморн понял: сережка в его ухе. Вот что так встряхнуло больного. Подавив вспышку волнения в груди, Гилморн приблизился к ложу. Нолдо без указаний перевернулся. Теперь он лежал вовсе обнаженный. Воспользовавшись тем, что никто из троицы разведчиков не намеревался видеться с больным до выздоровления, Гилморн понял, что Нолдо полностью находится в его власти. Поэтому, утвердившись, что никто пока сунется в его владения, он первым делом избавился от этой, совершенно лишней рубахи. Под ней, как он и думал, ничего из одежды не оказалось. Вдоволь налюбовавшись, синда решил, что пускай так и остается. Пожалуй, если бы Гилморн повнимательнее отнесся к тому, как день за днем убывает жутковатая мраморная белизна на лице Нолдо, он бы не допустил такой оплошности и снова напялил на него совершенно лишнюю рубаху. Впрочем, какая ему теперь разница, этому Нолдо?

Только бы никак себя не выдать прежде времени. Теперь больной был в сознании, а это уже совсем иное дело.

Гилморн поставил поднос на резной столик, что одолжил Эрмиль, отвернул покрывало, а потом и вовсе его сдвинул. Телом чужой эльда был порядком крепче его. За время, что лежал в беспамятстве, длившемся от самого вражьего лагеря, Нолдо исхудал, и теперь мышцы уж чересчур резко прорисовывались под кожей.

– Прости, но я должен. Расслабься. Пожалуйста.

Гилморн осторожно положил ладони на крепкие тугие ягодицы и осторожно развел в стороны. Вынул прежнюю ткань, осмотрел. Крови на этот раз напиталось совсем немного.

– Ты явно пошел на поправку, – произнес Гилморн как можно более обнадеживающим тоном и, медленно ввел новую, свернутую в трубку ткань, пропитанную целебным снадобьем. – Вот только кормить тебя пока особенно нельзя, – добавил он виновато. – До вечера потерпишь?

Нолдо лежал, уткнув лицо в подушки, скрестив руки над головой, и не отзывался.

Гиморн присел на краешек кровати. Молчание было слишком осязаемым, слишком определенным. Он сам изведал эту немоту. И, прикрыв Нолдо теплым покрывалом, осторожно погладив его волосы, Гилморн прошептал.

– Я... хочу помочь тебе. Очень хочу.

Еще чуть-чуть, – и он бы, наверное, не выдержал. Наклонился бы ближе и сказал: «Со мной тоже это случилось. Тоже! Ты не один, я все понимаю!»

Нолдо медленно перевернулся. Вопреки ожиданиям Гилморна, уверенного, что сейчас увидит лицо, сплошь мокрое от слез, на лице Нолдо не было ни слезинки. Даже намека на возможность заплакать. Все тот же бесконечно утомленный взгляд, та же борьба со смыкающимися непослушными веками. Подушки тоже были сухими.

– Спасибо... прости, я... засыпаю.

Вот тут Гилморн испугался уже не на шутку. Нолдо мог и сломаться в итоге, в отличие от него. Как бы он так навеки не уснул!

– Ты не умрешь?! Эй, отвечай!

– Н-нет, – отозвался Нолдо. – Нет. Конечно же.

И тотчас снова провалился в беспамятство.

Покидая спальню-кладовую, Гилморн размышляя, что же он теперь чувствует. Разочарование или, напротив, облегчение? Что он испытал, когда его больной повел себя так безразлично? С Нолдо еще хватит загадок, предчувствовал лихолесский эльф. Тут он, наконец, осознал, что впервые за последние дни улыбается – искренне, сам собой. Приступ мрачного настроения, одолевавший его недавно, миновал.

Гилморн отправился разыскивать Лаэллона. Если тот все еще пребывал в Пещерах, следовало как можно скорее сообщить ему добрые вести.

* * * * *

Все. Самая неприятная часть поручения осталась позади. Теперь Нолдо уже сам вставал с постели. Так что убирать за ним не требовалось. Но ходил он, все еще опираясь о стену. И передвигался так, что Гилморн бы уж точно заподозрил, какая именно беда приключилась с пленником, и без объяснения Лаэллона.

Гилморн его поддерживал, стараясь не слишком давать волю рукам. Ведь этот крепкий Нолдо сейчас был под его покровительством, а не наоборот. Может, и ненадолго, но защитой и утешением теперь предстояло быть ему. «Неопытному синда», как обозвал его Иеллос. Такое положение вещей, когда могучий эльф нуждается в его заботах, нравилось Гилморну. Вот только как бы не раскрыть свою опытность прежде времени.

Наверное, потому, что уже привык, или считая, что так положено, Нолдо стянул свою рубаху, прежде чем лечь.

– Что-то я плохо помню подробности, – проворчал он. – И что такое еще эти скоты в меня засовывали?.. Ох! – Нолдо зарделся. – Прости, я... говорю словно сам с собой, не щажу твои чувства.

– Я все знаю, – промолвил Гилморн, опустив глаза. – Лаэллон мне рассказал.

Тут он пожалел о своих словах. Надо было объяснить как-то по-другому. Что бы он сам испытал, скажи ему кто-нибудь сразу после освобождения, что про него уже все известно!

Нолдо помрачнел, но в полуобморочное состояние возвращаться явно не собирался.

– Многие знают?

– Нет, – Гилморн взглянул ему в лицо и снова опустил глаза в пол, прикрываясь от взгляда длинными ресницами. – Трое. И еще я. Глава тройки разведчиков, Лаэллон, несказанно тебе благодарен. Все трое поклялись ничего не выдавать.

«Пожалуй, про клятву я перестарался. Но надо же его как-то успокоить», – подумал про себя Гилморн.

– Когда ты поправишься, тебя представят владыке Трандуилу. – сказал он вдруг. Верно, желая ободрить незнакомца. Хотя уже достаточно знакомого. Почему-то он не смел спросить его имя. А тот вовсе не собирался представляться.

– Надеюсь, ваши разведчики, что уже столько сделали для моего спасения, позволят мне избежать этого знакомства. Хоть оно и было бы для меня великой честью. Впрочем, – продолжил Нолдо, помолчав, – зачем врать в глаза? Эта высокая честь совершенно мне безразлична. Просто я бы предпочел поменьше попадаться на глаза, тем более мудрым и облеченным властью.

– Почему? – не удержался Гилморн от вопроса.

– Я достаточно древний, чтобы они пожелали сблизиться со мной. Прекрасный юный синда, я служил еще государю Финроду! Я был с теми, кто возводил Нарготронд и охранял Химринг. Но я вовсе не желаю ни расспросов, ни почестей, ни предложений о службе, ни доверительных бесед, ни подозрений, ни поручений. Я желаю лишь продолжать свой путь. Уж поверь, это вовсе не уклонение от противостояния Тьме. Просто моя дорога теперь пролегла через одиночество.

– Как-то высоко сказано, – произнес Гилморн, радуясь в душе, что Нолдо вовсе не так несчастен, как он того ожидал. (И назвал его «прекрасный юный синда»!)

Он поглядел на своего больного. Должно быть, он ровесник самого... – ох! Синда тяжело вздохнул, таким болезненным было воспоминание. Возлюбленный, оставшийся в Ривенделле. Так удачно воспользовавшийся долгом, чтобы спрятаться за ним от любви. Возлюбленный, что отверг.

Все было, конечно же, сложнее. И эта сложность, запутанность их связи не позволяла оборвать ее. От него не отступились вовсе. Надежда осталась в сердце, словно заноза.

«Прости, любовь моя! Мы должны расстаться. Нет, не навсегда... ненадолго... мне надо разобраться со своими чувствами, понять, чего я хочу... прости...»

Эти слова все еще звучали в памяти. И в глубине феа, спрятанная от самого себя подальше, все теплилась эта робкая, мучительная надежда.

– В нас есть сходство, – грянул вдруг как будто и не такой уж громкий голос Нолдо.

Гилморн вскинул глаза.

– В чем?!

– Я чую в тебе непокой. Прости. Могу я задать вопрос?

– Можешь. Но я оставляю за собой право не отвечать.

– Эта сережка в твоем ухе. Я прежде не видел, чтобы нер... правда, я не говорю о Второрожденных...

– Это подарок. Очень близкого друга. Я ношу его в память о нем. Это все, что мне от него осталось.

– Но почему-то мне кажется, что он все еще жив.

Гилморн замер.

– У тебя есть какие-то известия?!

«Нет, – шептал он в своих мыслях, – нет, только не так. Неужели Он решил найти такой выход?!»

«Если ты уедешь из Имладриса, и я здесь не останусь! Вернусь на восток, в Осгилиат, и буду дальше сражаться с порождениями Тьмы...»

– От кого?

Голос Нолдо вернул его к действительности.

– От мастера, что это изготовил? Или известия, – о нем самом? Но я же его не знаю. Я сказал только, что догадываюсь: он пока жив. Случается ведь порой, что дары переживают своих дарителей. Но не в этом случае.

– Все еще! – Гилморн выдохнул. – С тобой непросто вести беседу.

– Прости, я снова не подумал о твоих чувствах, – Нолдо неуютно поежился.

Все получалось наоборот. Гилморн боялся, как бы неосторожным словом не ранить гостя, но пока все больше Нолдо устраивал ему бурные переживания.

– Да нет, это я сам не так понял.

Видение: он принимает мифриловое колечко из рук любимого и швыряет то, первое, черное с зеленой эмалью, в бурный поток, – едва не сменилось другим: точно это он сам летит в бурлящую воду.

– Что тебе в этой сережке? – невесело поинтересовался Гилморн. – Хочешь сказать, что она мне идет? Или что нер такое носить не должен? Или что видел где-то похожее?

– Ни то, ни другое, ни третье. Хотя нет, пожалуй. Не так. Вы друг друга украшаете. Это я о тебе и твоей сережке. А еще – в предмете, сотворенном с великой любовью, всегда чувствуешь феа мастера. И в любой вещи ощущаешь присутствие ее хозяина.

– И отблеск чьей феа ты заприметил в моем украшении? Меня, владельца? Или того, кто сотворил его?

– Теперь – вас обоих.

– Это подарок я получил в утешение, – промолвил Гилморн.

Ну вот, если надо сблизится, придется немного открыться. Пожалуй...

– Я был в плену, – сказал он, и молчание, последовавшее за этим известием, заставило его трижды пожалеть о сказанном.

– Долго? – выговорил наконец Нолдо почти шепотом.

– Достаточно долго.

– Это страшно.

– Нас всех спасли, узников темной крепости.

Теперь можно быть уверенным: Нолдо ни о чем больше спросить не посмеет. Разве что он слишком непохож на его родичей.

Но он и не посмел. Лишь рука протянулась к мифриловой сережке – и, замерев в воздухе, опустилась.

– Вот почему именно тебя приставили ко мне.

Гилморн кивнул в ответ, отводя глаза. Было все же что-то определенно позорное, что он вот так использует свое прошлое, вызывает к себе интерес, ловит на сострадание. Увы, в Ривенделле он был искренен – но закончилось все печально. Этот Нолдо хотя бы пережил нечто похожее. Вот только стоило ли надеяться, что он так же принял свою судьбу? Если Лаэллин, помня о цене, что была уплачена юным синда за его спасение, долго лежал в бреду? «Ведь во мне и прежде что-то дремало. А этот чужой эльда может оказаться совсем не таким».

– Я ношу это украшение, словно чувствую его поддержку.

– А сам он, наверное, где-то на западе... или на северо-западе, – произнес вдруг Нолдо.

Если Гилморн и был сражен такой его догадкой, то вида не подал. О, владеть собой, показывая одно, а переживая другое, он все же научился славно.

– Что-то от искусства нолдор есть в этом украшении. – промолвил Нолдо.

Что ж, ложь была не самая удачная, следовало признать с запозданием. Что мог подарить ему друг? Ожерелье, кольцо, браслет, цепочку, еще что-нибудь. Но сережку в ухо? Слишком уж затейливый подарок. Нолдо, однако, не выказал ни удивления, ни подозрений.

– Меня приставили к тебе именно потому, что я был в плену, – снова заговорил Гилморн, – потому что... Лаэллон решил, я смогу...

– Лучше меня понять? – закончил за него Нолдо.

Ох, и близко же он прицелился! Едва не попал.

– Д-да, то есть, я, в смысле, насколько это возможно... – самым верным теперь было сыграть в смущение и растерянность. Гилморн, впрочем, и вправду был порядком смущен таким поворотом разговора. – Ведь ты же, в конце концов... едва не умер...

Он и сам уже не знал, есть ли притворство в его откровенном, сочувствующем, донельзя доверительном выражении, с которым он глядел в глаза Нолдо, или же он так славно изображал все это, что и сам проникся. Он, конечно же, сочувствовал этому эльда с Запада, но сочувствовал, примеряя на него свой опыт. А это как раз и могло оказаться роковой ошибкой.

– Верно, едва не умер, – произнес Нолдо, высматривая что-то на потолке. Лицо его снова стало похоже на мраморную маску – такое же пустое и отрешенное. – Если бы ваши разведчики не были до содрогания феа потрясены тем, что увидели, они бы догадались повнимательнее меня осмотреть. Подумать, нет ли у меня еще причин отправиться на Запад кратчайшей дорогой. Какой-то орк все же зацепил меня своим отравленным клинком. Тот южак знал, чем воюют его орки, и первым делом осмотрел меня. Он же сам обработал мне рану и влил в меня свое противоядие.

– Так он спас тебе жизнь?!

– Продлил до поры. Его наслаждение властью над перворожденным имело... несколько уточенные формы, в отличие от орочьих привычек. «Этот нужен мне пока живым и здоровым. Пока», – так он сказал своим. Если бы... – Нолдо скрипнул зубами, – если бы не та ночь... все, что было после, – я бы, наверное, скоро справился с этим ядом. Его снадобья немного мне помогли, но они были приготовлены смертными и для смертных. Не так уж умело.

– Значит, их насилие все же ранило тебя, почти смертельно.

– Двусмысленно звучит, – произнес Нодло. Со странным чувством Гилморн услышал в его голосе свои собственные нотки. Так он порой отвечал назойливым обитателям Ривенделла, отгораживаясь от их участия.

Наконец, синда собрался с духом.

– Скажи... ты... то, что ты испытал. Прости, что вот так спрашиваю, – это было... очень тяжело?

– Конечно, все это было мерзко, – промолвил Нолдо, помолчав. – Мерзко. Но не более, чем трапеза орков после удачной вылазки, если задуматься обо всем, что пришлось запечатлеть моей памяти за все эти века. Как угнетает, что это все – лишь ничтожнейшая толика зла, разлитого по оскверненной Арде.

Нолдо умолк.

– Мерзко, – эхом повторил Гилморн, возвращаясь к своим воспоминаниям. Как бы там ни было, теперь, уже другой, не тот, что прежде, до выпавших испытаний, он бы все равно не назвал их так.

– Все же, – промолвил Нолдо откуда-то издалека, – меня впервые взяли вот так, силой.

По-прежнему погруженный в собственные видения, бездумно расставляя снадобья, он не сразу сообразил, что именно только что услышал.

Запоздавшее понимание этих слов пламенем обожгло сердце. К счастью, он как раз отвернулся. Да и Нолдо уже, кажется, закрыл глаза, засыпая.

«Впервые взяли силой».

Как это понимать? Значит ли это...

Он стоял, отвернувшись, уверенный, что снова краснеет до кончиков ушей. Научившийся управлять своими чувствами, притворяться и прятать истинные переживания то за маской веселья, то безразличия, отваживать слишком участливых точно отмеренными порциями язвительности и непристойных шуток, он снова сгорал от волнения. Нолдо проговорился?

Нолдо закрыл лицо ладонями, издав тихий стон. Гилморн отступил к двери.

– Если надо побыть одному, я уйду поскорее. Поплачь. Я буду прямо за дверью, приду, едва позовешь.

Нолдо убрал руки. Лицо его было утомленным, усталым, но снова совершенно сухим.

Он лишь вздохнул неглубоко.

– Тебя удивило, что я не плачу. А я не могу. Не получается. Рыдания душат, а слез уже нет.

Голос чуть дрогнул. Лицо его было сухим – но все равно, словно заплаканным.

– Давно я все это наблюдаю. Зло человеческое. Уже нет сил страдать от этого. Лишь одно приносит мне облегчение, что не получить от пролитых слез. Смертельное кровотечение.

Нолдо закрыл глаза, – и лицо его озарилось изнутри каким-то жутким, холодным светом, от которого Гилморн почувствовал неприятный холодок.

– Она струится, она течет. Я это вижу. Только что внутри, питала роа, – и вот она уже сама по себе. Это все равно что смотреть на пламя в холодной ночи, словно вдохнуть чистый морозный воздух в удушливый знойный полдень. Вдохнуть полной грудью. Наконец-то.

Нолдо открыл глаза. Но глядел мимо Гилморна. Он все еще говорил сам с собой.

– Это облегчение ни с чем не сравнить. Ни с чем. Почувствовать, как металл разрубает их кости. Легко, стремительно. Тела разваливаются на части под ударами, сотканными в единое затейливое движение. Точно мгновенными штрихами рисуешь в воздухе картину. Алым, багровым, черным. Эта краска так неповторимо пахнет!

Стрелы разят далеко и бесшумно. Но ничто не сравнится с тем, как лезвие отворяет роа, выпуская алый поток наружу. Омойся в этой реке – и ты снова чист... но так ненадолго. Я помню это; я словно видел со стороны. Эльда, снимающий голову со смертного орочьим мечом. Человек пролился в меня, – и голова его в то же мгновение упала рядом, и кровь пролилась в пламя. Боль и ужас сменились несказанным блаженством. Я плохо уже отличал огненный бред от яви, но запомнил те яркие вспышки смертей, будто на миг мне дали заглянуть в средоточие мощи Моргота. Вот куда ушла моя жестокость, что разрасталась век от века от созерцания зла, царящего в Арде. Вот куда впиталась. Но я снова и снова думаю о том, как бы мне вновь испытать эту стремительную, леденящую сердце легкость, этот полет отточенного лезвия, рассекающего живую плоть... Прости меня. Я должен был кому-нибудь рассказать. Прости.

– Не за что извиняться, – мягко сказал Гилморн, садясь рядом, накрывая своей ладонью руку Нолдо.

В молчании он чувствовал, как тот расслабляется, успокаиваясь.

Гилморн не удержался, погладил посветлевшее, оттаявшее лицо.

– Кто был тот воин с Юга? – решился он, наконец, задать свой вопрос.

– Имя мне неизвестно. Он водил лазутчиков Темной страны на Запад, скрываясь под личиной купца. К востоку от Туманных гор они и сами охотились на разведчиков и гонцов. Я не раз встречал следы их кровавых деяний. Я следила за ними. Я видел мертвое тело пленника-синда. Никаких ран, никаких следов истязаний, и тем не менее, он был мертв. Я уже знал, какое зло могут творить люди, истязая феа, глумясь над роа. Перед смертью этот синда пережил великое глумление. И он ужасно страдал. Потом я видел, как его светлое, чистое тело орки разодрали на части и приготовили себе ужин.

Говоря это, Нолдо не плакал. У Гилморна же слезы подступили к глазам, и дыхание прерывалось.

– Тогда я тоже вышел на охоту – за охотниками, – продолжал Нолдо. – Наутро восемь орков-часовых были найдены со стрелами в правом глазу. И шестеро людей уснули мертвым сном со сломанными шеями. Еще одному я просто разбил голову ударом тяжелого камня. И продолжал охотиться на них каждую ночь. Южак-предводитель хорошо запомнил, как выглядят мои стрелы. Но ему удалось уйти с остатками своего отряда. Я потерял тогда их след.

Он молчал долго. Так долго, что Гилморн решил: Нолдо уснул, и пора уходить. У двери он услышал, как Нолдо прошептал на языке людей, не ему, а скорее, себе:

– Разбитые головы, пронзенные сердца, перерезанные глотки... чтобы вдохнуть полной грудью, мне нужна их смерть. Как мне нужна их смерть... и теперь – еще больше.

* * * * *

Нолдо. С каких пор это стало для Гилморна именем? А ведь имя свое гость до сих пор не раскрыл...

Гилморн стоял у двери, прислушиваясь. Кажется, все спокойно, и внутри, и снаружи. Нолдо, должно быть, спит...

– Почему бы тебе не войти? – прозвучало из-за двери. – Удобнее беседовать лицом к лицу.

Потупившись, он вошел. Запер дверь, взглянул в лицо Нолдо. Смотреть в глаза ему почему-то не хотелось.

– Присядь, – попросил Нолдо.

Гилморн сел – не раздумывая, опустился на край кровати, вместо того, чтобы устроиться в деревянном кресле подле самого ложа. Не произнес ни слова, выжидая. Нолдо тоже молчал. И смотрел в сторону. Это слегка злило. Уже просилась какая-нибудь колкость на язык, когда Нолдо, наконец, заговорил.

– Ну что же, твои догадки пока подтверждаются?

– Мои догадки? – синда вспыхнул. – Может, это твои?!

– О том, что за «дружба» стоит за мифриловым колечком в твоем ухе?

– «Дружба»?!

Уже собираясь подняться, он услышал:

– Вот ты и представил мне повод.

– Для чего? – не понял еще Гилморн.

– Для того, чтобы сделать второй шаг.

И крепкая рука Нолдо накрыла его ладонь. Пальцы сжались, удерживая Гилморна.

– Могу отпустить, – произнес Нолдо, снова глядя мимо него, в потолок.

– Ты каждый свой ход намерен предварять и завершать словами? – бросил Гилморн.

В ответ Нолдо снова перевел взгляд. Теперь он уже смотрел на него. В глаза.

Сама собой расслабилась напрягшаяся в сопротивлении рука. Он почувствовал, как жесткая хватка пальцев Нолдо ослабевает, становится мягкой, нежной.

– Помоги мне.

Опираясь на его руку, Нолдо поднялся с постели. Покрывало соскользнуло. Как Гилморн и предполагал, тот был обнажен.

– И... что теперь? – прошептал он тихо, опуская глаза.

Нолдо не отвечал. Гилморн снова поднял на него взгляд – и встретился с ним глазами.

«Как если бы порыв влажного холодного ветра ударил в лицо».

Окунувшись в эти глаза, он словно перенесся в глубину воспоминаний Перворожденного, – в бескрайние дождливые просторы, в дали небес, занавешенных прядями тусклых северных облаков. Равнины, великие реки, холмы и едва различимые гребни гор, – все это утопало в дождливой пелене, в звенящей стальной пыли. И, словно окунувшись в эти холодные серые озера под вечным дождем, он долго и медленно выныривал на поверхность. Дыхание влажного ветра, дующего сквозь сгинувшие под волнами просторы, над поглощенными морем великими Западными землями, – вот что он ощутил в тот затянувшийся миг, когда впервые по-настоящему повстречался взглядом с таинственным Нолдо.

В этих глазах словно навеки запечатлелся дождь. Поздняя осень. Но в том взгляде из поздней осени не было тоски, не было пронзительной вековой печали. Лишь тихая, светлая грусть, терпеливо сосредоточенное ожидание. Чего он ждал? На что он еще надеялся в этой жизни?

Пламя вспыхнуло, – и Нолдо молча, не опуская глаз, стал медленно совлекать с него одежды.

– Ты не слишком слаб еще? – вырвалось у Гилморна.

– Слаб, – отозвался Нолдо. – Мне нужно тепло твоего тела.

– Всего лишь? Я разочарован.

– Неправда, – ответил Нолдо, опускаясь назад, на постель, и увлекая Гилморна за собой. – Ты не разочарован.

Заключив его в объятия, Нолдо замер, словно к чему-то прислушивался в тиши потайного покоя. Затем, наконец, произнес:

– Я первый, с кем ты можешь быть таким, каков ты есть.

Нежно обняв Гилморна, Нолдо закрыл глаза. Только теперь он полностью расслабился. Гилморну было безмерно спокойно и уютно лежать в объятиях этого вечно сонного нолдо.

«Ты прав», – прошептал Гилморн. Нолдо лишь улыбнулся во сне.

Наконец, осторожно сняв его руку, Гилморн выскользнул из-под покрывала и тихо оделся.

– Мой светлый синда, – прошептал Нолдо во сне.

Отчего-то Гилморн был уверен, что эти нежные слова предназначались не ему.

* * * * * *

Утром следующего дня, после завтрака, Нолдо попросил разрешения помыться. На счастье, в одной из соседних кладовок была пустая бадья, вполне подходящая для приема ванны. Гилморн сначала вымыл ее дно и стенки, потом вкатил в тайный покой. Та едва прошла в дверь.

– Не стоило так хлопотать, – смутился Нолдо.

– Ну что ты! – искренне улыбаясь, сказал Гилморн. – Мне поручено заботиться о тебе.

И он в одиночестве отправился греть воду, тайком приготовил очищающий целебный отвар, а потом в одиночестве таскал его в ведрах по извилистому коридору, пока ему на помощь вдруг не явился из сторожевого покоя еще более молчаливый, чем прежде, Иеллос. Он ставил свои ведра неподалеку от двери, но сам к ней даже не приближался.

– Иеллос! – не выдержал, наконец, Гилморн. – Ты кого угодно уморишь своей печалью и мрачным молчанием. Он крепкий. Он идет на поправку. Он исцелится, я вижу! Да успокойся же!

Иеллос поставил ведра на каменный пол.

– Вот потому я и не хожу туда. – сказал он, повернулся и пошел прочь.

Гилморн проводи его взглядом.

Ах... если бы эти руки...

Гилморн стряхнул с себя наваждение, подхватил свои ведра и втащил их в покой Нолдо. Потом вернулся за теми, что бросил Иеллос. Бадья была уже полна. И Нолдо уже был внутри, терся мочалкой, не обращая внимания на Гилморна.

Такой отличный план провалился! И воды он натаскал явно больше, чем нужно... не видно совсем ничего...

Нолдо поднял голову, покосился на синда.

– Все происходит именно так, как я и предполагал.

– О чем ты?

– Мы уже давно глядим друг на друга более тепло, чем друзья.

– Ты на меня глядишь? – с показным удивлением воскликнул Гилморн. – Это я украдкой бросаю на тебя взгляды. С самого твоего появления здесь. А ты – умудрился вчера затащить меня в постель, да тут же уснул!

– Я все еще слаб, – словно извиняясь, промолвил Нолдо и опустил глаза. – И потом, я не знаю, как далеко можно мне зайти.

– Так далеко, как только сможешь. Значит, ты все замечал, пока я возился рядом?

– Конечно. Просто не знал, до вчерашнего дня, как мне лучше подать знак, как начать. Не хотелось бы оскорбить нового друга, который так обо мне заботится. Я ведь совсем не знаю эльфов Лихолесья. Ты – первый из близких мне.

– А если я захочу стать к тебе еще ближе? Ты решишься перейти к чему-нибудь посерьезнее сна в обнимку?

Нолдо поглядел на него – словно невидимая рука, лаская, провела по лицу. Утешая, успокаивая, – и тревожа.

– Украшение, что ты носишь в своем ухе... – произнес Нолдо. – Сердце твое – не со мной.

На миг синда сделалось стыдно. Но это был очень короткий миг.

– С кем бы ни было мое сердце, я не могу без телесной ласки. Она нужна мне! Как солнечный свет, как звуки леса, как шепот воды в ручье, спрятавшемся среди трав. Да что я такое плету, куда больше!

Гилморн умолк. Слов не хватало, чтобы выразить его чувства. Этот Нолдо, ничего как будто не делая, словно околдовал его. Теперь он стоял напротив, обнаженный, касаясь взглядом, точно руками водя по его телу. Гилморн отворачивал лицо, чувствуя, как снова краснеет. А ведь он думал, что прочно держит свои чувства в узде.

«Я стою тут, словно это я обнажен!»

Нолдо приблизился к нему вплотную.

– Подними свое прекрасное лицо. Посмотри мне в глаза.

«Я не хочу встречаться с ним взглядом. Там вовсе не страсть. Там этот вечный дождь над холодными водами».

Тут Гилморн догадался, почему в речи Нолдо так часто проскальзывали слова, связанные с теплом. Он ощутил это в стремлении Нолдо навстречу. Его феа было холодно.

«Мне нужно тепло».

Он поднял лицо, и Нолдо припал к его губам нежным, тревожащим поцелуем.

Пламя, пробужденное в его плоти жестоким черноволосым человеком в недрах вражеской крепости, вспыхнуло, взметнулось – и стало ровным, мощным. Обжигающим, но уже не враждебным. Не таким темным.

Гилморн не смог устоять на ногах. Нолдо придерживал его, помогая снимать одежды.

– Подожди, я сам.

Он отвернулся, стянул штаны, опираясь о край кровати, – и замер, съежившись. Точно под внезапно выплеснувшейся ледяной водой. Осязаемый взгляд Нолдо впился в поясницу.

«Дракон!» – простонал Гилморн мысленно.

Тихие шаги, и Нолдо стоит сзади, совсем рядом, едва касаясь своим мужским органом его ягодиц. Продев руки под его локтями, Нолдо накрыл грудь Гилморна ладонями.

Цепкий леденящий взгляд отпустил. Пришло печальное нежное тепло.

– Так вот что означало твое «Я был в плену». Ты испытал то же насилие.

– Ты так и не догадался?

– Нет. Я допускал, но не верил. Не хотел верить.

– Ты встречал того, кто носит такой герб? Человека, что похож на дракона. Сильный, хищный. Черноволосый, с зелеными глазами.

– Нет. Впервые о таком слышу. Я не заметил вчера твою татуировку.

– Да ты и не видел. Уснул у меня на руках.

– Скорее, это ты был у меня в руках. А я уснул.

Одна его рука по-прежнему нежно ласкала грудь. Другая накрыла пах.

Снова внутри разливался этот щекочущий холодок. Это было непохоже на прошлый раз. Теперь Нолдо тихо шептал на ухо что-то неразборчивое, кажется, на квэниа, слегка повышая и понижая тон, меняя звучание.

«Он чарует меня, – мелькнула мысль. – Подстраивается под мои ожидания. Неужели тогда, засыпая под собственный шепот, он как-то проник в мои затаенные желания?»

Его желания. Порою он сам их страшился. Уже не оттого, что они казались такими ужасными, непристойными. Нет. Но что еще могло последовать за ними?

Древний Нолдо тайком сплетал тенета чар, казалось, он снова что-то шепчет, и синда чуял, как кровь, – давно уже он искренне не краснел, – вновь сама собой, помимо воли, приливает к щекам.

– С удовольствием затянул бы на его шее тонкую прочную струну, – промолвил вдруг Нолдо.

– На чьей?

– Вот этого дракона.

Дрожь, вызванная этими словами, не осталась незамеченной.

– Этот человек, как и тот... убитый тобой... он служил тьме. Но это он зажег мое пламя! Это был он. Палач, убийца. Осквернитель.

– Пламя, – прошептал Нолдо, втекая в него раскаленным золотом. – Лишь ОДИН ЗАЖИГАЕТ ПЛАМЯ. Тот, кто оставил на твоем роа свой знак, только пробудил нечто в тебе. Но не он заключил в тебе это.

– Верно. И от того я проклят... Отвергнут. Так обо мне скажут.

Нолдо заставил его повернуться. Привлекая к себе, обнял. Коснулся устами лица – и снова, глубоко-глубоко, заглянул в глаза из своих бездонных осенних озер, из глубины времен, где был свидетелем ужасных и великих событий.

– Ты не отвергнут, – прошептал он. – Услышь же меня. Ты не отвергнут.

Гилморн почувствовал, как глаза переполняют слезы.

– Но теперь я хочу, чтобы ты... брал меня силой!

Еще немного, и его голос сорвется. Гилморн заставил себя замолчать.

Что-то мелькнуло в глазах Нолдо: отсвет костра, брызги крови. Хищное и манящее выражение лица проступило – на миг. И то самое видение, что возникло от рассказа Лаэллона о резне у костра: обезглавленное человеческое тело, падающее, расплескивая семя и кровь.

И когда тишина сама уже, казалось, готова была закричать, древний эльф промолвил:

– Век этого дракона закончится прежде, чем он заподозрит, как дешево продал свое пламя тьме. Он пока еще утешается, наверное, тем, что оставил на тебе след, и ты вспомнишь его, когда от него и костей не будет!

В груди перехватило, и он словно услышал, хотя Нолдо ничего и не произнес вслух:

«Вот ты и раскрылся!»

Гилморн охнул. Нолдо толкнул его на кровать, переворачивая, и резко запустил в него пальцы.

Гилморн поперхнулся криком. С губ его хотели одновременно сорваться и «Нет!» и «Да!».

– Ты заранее готовился к такому повороту событий, – заметил Нолдо, раскладывая, точно расстилая его на ложе.

– Лучше... быть начеку.

– Верно, – согласился Нолдо. – Приподнимись мне навстречу.

Не успела кровать прогнуться, как Нолдо навалился сверху. Ладонь зажала рот, и Нолдо резко вошел – так стремительно и жестоко, что Гилморн не успел расслабиться. Он взвыл бы от боли, если б не рука Нолдо. И он только впился зубами в крепкие пальцы.

Нолдо замер, и Гилморн наконец расслабился.

Прижав освободившейся рукой голову синда к постели, Нолдо стал двигаться. Резко, зло, грубо... и вдруг движения его стали невероятно плавными, тихими. Губы оказались рядом с ухом Гилморна. Продолжая свои осторожные движения, от которых тело сводило волнами сладких судорог и туманился взор, Нолдо что-то зашептал. Снова. Еле слышно. Кажется, что-то на квэниа.

Он не помнил, как долго длилось это, пока Нолдо не пролился в него. После Нолдо еще долго ласкал и гладил, перевернув его на спину, покрывал лицо поцелуями, пока он лежал, переводя дыхание, точно выброшенный волнами на берег.

Наконец он взглянул в лицо Нолдо. Тот был невесел, хотя и не печален. Глаза потускнели, взгляд отстраненный.

– Что с тобой?

– Я немного поиграл с твоей чувствительностью, с твоим стыдом, с твоими желаниями. Но меня не хватило надолго, извини.

– Ну их, мои желания! О чем ты?

– Я испугался, что делаю тебе больно.

– В самом начале?

Гилморн подумал и произнес:

– Ты вовсе не груб в любви. Хотя и старался быть грубым. Ты решил, что мне нравится насилие?

– «Был», – поправил Нолдо, – «был» не груб. Обо мне правильно говорить «был». Был, и вот уж нет.

Нолдо склонил к нему лицо и нежным, медленным поцелуем снова сковал дыхание.

– Все плывет перед глазами, – прошептал Гилморн. – Как ты это делаешь?

– Не знаю, – прозвучал тихий голос, вливавшийся сквозь уши в самое сердце. – Я знаю одно. Порой один-единственный поцелуй может стоить многих бессонных ночей телесной любви. Порой один-единственный поцелуй стоит всего дороже. Я бы не говорил тебе так, не будь это мой опыт.

– Ты... испытал это когда-то?

– Да, – едва слышно ответил Нолдо. – Я испытал. Очень давно. Очень.

В тишине еще жило эхо чего-то далекого, едва различимого. Призванного этим истаявшим голосом. Он долго не смел нарушить тишину. Но все же решился.

– Скажи, он был тоже синда?

– Да. Страж Дориата.

– А у вас было еще что-нибудь, кроме твоего драгоценного поцелуя?

– Опять за старое? – хмыкнул Нолдо. Можно подумать, давно знает Гилморна! – Было, и многое. Не думай, что ты один опытен в телесной любви.

– И как же вы сошлись?

– Это такая долгая и запутанная история, что я, пожалуй, и начинать не буду.

Гилморн не стал настаивать.

– Я хочу, чтобы и мое роа вот так же пело от счастья, – прошептал он, свернувшись клубочком под боком Нолдо.

– Я тоже этого хочу.

– Ты о себе или обо мне? Или о нас обоих?

– Все сразу. Такой ответ устроит?

– Ты любишь меня?

– Задай себе тот же вопрос обо мне. Ты поймешь, в какое непростое положение меня поставил, спросив такое. Подумай как следует.

Гилморн подумал.

Все же, как бы хорошо с ним сейчас ни было... что-то не позволяло сказать ему эти драгоценные слова. Гилморн повернул голову. Устраиваясь поудобнее, потерся щекой о грудь Нолдо и нечаянно зацепил сосок серебряным колечком, продетым в ухо.

– Но тебе ведь хорошо со мной?

– А тебе со мной?

– Да, – вздохнул синда, чувствуя внезапно подступившую печаль. Печаль, что подбиралась со стороны Ривенделла. Чтобы прогнать ее, спросил:

– Он... был похож на меня? Синда из Дориата?

– Нет. Ты гибче и нежнее. Он был крепче. Примерно как я. Волосы у вас похожи, – Нолдо перебирал шелковистые светлые пряди. – После того, как я покинул Нарготронд, синдар приютили меня. Там, у внешнего рубежа хранимого королевства, я стал нести охрану вместе с высокими эльдар Белерианда, никогда не видевшими Западный свет.

– А ты – видел?

– Да, – глухо ответил Нолдо. И Гилморн не стал больше ничего спрашивать. Тень, что легла на лицо пришельца с Запада, была слишком глубока, чтобы решиться на расспросы. Пусть лучше расскажет сам. Если захочет.

Синда поудобнее устроился, уложил голову на грудь Нолдо, разметал по ней длинные светлые волосы. Почувствовал, как Нолдо оттаивает, как отступает призванная случайно оброненным словом тень.

– Синдар Дориата, – прошептал Нолдо. – Синдар... те же тэлери. Певцы, благословленные Ульмо. Они возделывали лес, точно собственное тело. Заботились о каждой травинке. И земля заботилась о них. Эти же, второрожденные... грабят, разоряют. Насилуют саму плоть Арды. Еще есть какие-то надежды на потомков тех, что покинули Нуменор. Но прочие... куда только катится род эдайн? Как мы не смогли справиться с Тенью Севера, что сами же и взрастили, так и людям не совладать с их собственным злом. Если только... если только тот, о ком не смею заговорить, не явит свою милость.

– О ком ты?

– Молчи, – попросил Нолдо. – Давай о другом.

– О зле человеческом?

– Людям, как я узнал когда-то, были доступны виды зла, неведомые эльдар. Ты знаешь, о чем я. Что тут еще говорить. Не место и не время. Используем эти драгоценные мгновения для радости.

– Я не уверен, что все, испытанное мною в плену, – такое уж зло.

– Ты сам еще не решил? – рассмеялся Нолдо. – Я знаю, о чем ты говоришь. Скажу так: жаль, что твои способности не открылись при более радостных обстоятельствах.

– Способности? – синда вызывающе глянул из-под длинных ресниц. – Твои «способности», выходит, открылись в более приятной обстановке?

– Это было давно. Еще в Первую эпоху.

– А что прикажешь мне?! Я не жалею о том, что оказался таким.

– Я тоже!

Резко поднявшись на локте, Нолдо так же резко остановил свое стремительное движение и снова нежно припал губами к губам синда.

«Он завладел моим ртом, а будто щекочет сердце».

Ярость и подступившую обиду смыло горячей волной.

– Поговори со мною осанвэ, – попросил Гилморн, когда они снова лежали рядом.

– Не стоит. Осанвэ может открыть такое, что тебе вовсе не хотелось бы видеть.

Гилморн встрепенулся. Это же были его, его собственные слова! Он сказал их ему, Другому Нолдо, призвавшим обратиться за помощью к владыке Имладриса.

«Не стоит. Осанвэ может открыть такое, что лорду Полуэльфу вовсе не хотелось бы видеть». Так он ответил. И теперь слова вернулись к нему из уст этого древнего эльда, так и не пожелавшего открыть свое имя.

– Ты как будто вовсе не тяготишься своим... расположением к мужчинам, – проговорил Гилморн.

– Нет.

– Отчего тогда? Что там такого скрыто, в твоей феа, что ты не хочешь соприкоснуться с моей? Или боишься поглядеть на мой опыт?

Он прикусил язык, но слова уже прозвучали. С тревогой взглянул в лицо Нолдо. Только что он был жесток, напомнив ему о пережитом. Будто бы между ними было состязание. Нолдо едва не умер, но ведь у него не вымогали жизнь в обмен на жизни десяти узников. Он не обязан был жить, ублажая врага ради чьего-то спасения...

Нолдо, однако, его промах словно и не заметил.

– Мне тоже хочется раскрыться перед кем-то, – сказал он. – Отчасти я это сделал, когда мы очутились с тобой под одним покрывалом, и я уснул, наконец-то исполнившись покоя. Когда ты просто слушал меня. Когда мы подарили друг другу немного радости роа. Но я не об этом.

– Я не понимаю. Извини.

В глазах Нолдо будто снова мелькнули далекие стальные озера под бесконечным дождем. Он вовремя взял себя в руки, и что-то, рвавшееся из его феа, так и осталось надежно в ней запертым. Он не желал раскрываться.

– Да что с тобой такое? – Гилморн осторожно протянул руку, поглаживая Нолдо по плечу. – Что?

– Жестокость расцветает в моем сердце, – прошептал Нолдо выцветшим, глухим шепотом. – Тень разрастается. А моя непривычная любовь... нет, она вовсе не была мне в тягость. Она хранила меня от заразы, что стремилась угнездиться во мне. Моя странная судьба, моя странная любовь... В ней был свет, и тепло, и нежность. Пока я нес этот свет в сердце, моя мстительность не жаждала чужой боли. Но теперь горькое черное семя прорастает во мне. Зло, наступающее отовсюду, выжигает во мне милосердие. Нам не совладать с бедой, заполонившей Арду. Она – сама Арда! Мы уйдем... – бормотал Нолдо, – ...мы уйдем, и подумать страшно, что будет здесь после нас. Жалко людей. И орки... Несчастнейшие создания в Арде.

Гилморн сел от неожиданности.

– Орки?

– Сам посуди. Задумайся всерьез об их участи.

Какое-то время синда молчал.

– Верно, – прошептал он. – Я не задумывался. Но все же... Ты правда так думаешь?

– Правда. Когда они достаточно далеко. Вблизи такому несчастному врагу лучше не сочувствовать.

Он взял Гилморна за руку, привлекая к себе.

– Побудь еще немного со мной, – прошептал он, прижимаясь губами к губам синда.

После долгих ласк, когда они лежали вместе, и Гилморн чувствовал, как снаружи, в лесу густеют вечерние сумерки, он прошептал:

– Если меня спросят, жалею ли я о том, что со мною случилось, я скажу: нет. Я не жалею. Но только теперь, когда все ужасное позади. Это плохо – не жалеть?

– Я тоже не хочу вовсе забывать все, что видел и испытал, – тихо отозвался Нолдо. Теперь его голова покоилась на груди Гилморна. Он слушал, как бьется его сердце. – Но и носить все подряд в своем сердце до конца Арды я тоже не намерен. Ведь и ты, на самом деле, уже подогнал воспоминания так, чтобы они не слишком ранили, – он улыбнулся устало. – Мы вернемся, и нас спросят: «Вы хотите забыть это?» «Нет», – ответим мы. «Вы согласились бы повторить это?», – спросят нас. Мы ответим, – «Нет».

Они лежали так дальше, вместе предчувствую разливавшуюся в небесах звездную ночь, вслушиваясь в растекающуюся по их убежищу тишину.

«Как славно будет привести его в Лес, в этот час, когда над вершинами уже вовсю засияли звезды. Когда в нарождающейся ночи разносится едва слышное пение, и деревья вплетают в нашептывания ветра свои сонные голоса, – думал синда. – Я покажу ему нашу ночь. Тихую, ласковую, спокойную. Полную звездного блеска, лунного серебра, полную загадок и тайн. Быть может, это напомнит ему милый его сердцу Дориат».

Гилморн потянулся всем телом, припал ухом к широкой груди, слушая беспокойное древнее сердце.

«Ты не отвергнут, – стучало оно в ночной тиши. – Услышь же меня. Ты не отвергнут».

* * * * *

– Он требует свое оружие!

Гилморн нагнал Лаэллона неподалеку от Главных ворот, на тропинке, что уводила в буковую рощу.

– Оружие? Зачем?

– Ему так спокойнее.

– В покоях Владыки Трандуила никому не нужно оружие.

– Да он по своему луку скучает, – объяснил Гилморн. – Остальное, думаю, можно и не давать.

– Хорошо, – поразмыслив, сказал Лаэллон. – Идем.

Они вернулись в Пещеры через одну из многочисленных малых дверей, ту, что была всего ближе к жилищу Лаэллона. Вещи чужака Лаэллон хранил у себя.

– А что Король? – спрашивал Гилморн по дороге. – Он знает обо всем?

– В общих чертах. Я не утаивал ничего нарочно, как ты понимаешь. Но и останавливаться на некоторых подробностях не стал. Надеюсь, это ты тоже понимаешь.

Гилморн молча кивнул.

В своем покое Лаэллон достал из сундука вещи безымянного Нолдо. Истершийся и выгоревший до бесцветного состояния плащ. Поношенные, хотя и прочные штаны, мягкие кожаные чулки, вроде тех, что носили вместо сапог разведчики Трандуила, чтобы ходить бесшумно. Затейливый браслет тусклого серебра, кожаную тощую сумку. Затем он извлек оружие. Два колчана стрел, короткий меч, два ножа, длинный и короткий, и, наконец, тот самый загадочный лук. Нодло так тепло описывал свое оружие, точно это было живое создание.

Все это Лаэллон разложил на столе и сел напротив. Гилморн склонился над предметами, принадлежавшими одинокому Нолдо.

Вещи все были очень старые. Прочные, простые и вместе с тем изящные. В оружии чувствовался почерк мастеров-нолдор. Быть может, сам Нолдо когда-то и был тем мастером-оружейником, что сотворил их.

Гилморн взял в руки лук Нолдо. Непривычно короткий, он был полностью изготовлен из металла. На дуге был затейливый сплетающийся узор. Непривычный лук был гибок и невероятно прочен. Гилморн попробовал натянуть тетиву. Неизвестный металл поддался поначалу, но скоро рука синда остановилась, не в силах продолжить движение.

– Очень мощное оружие, – сказал Лаэллон, знавший толк в стрельбе. – Хотя на первый взгляд не скажешь, насколько оно опасно. Я видел этот лук в деле. Уходя от погони, услышал позади крики, предсмертные хрипы, на миг обернулся. Сейчас гляжу на этот лук, и перед глазами снова встает эта картина. Орки, замершие на бегу, столбы света, прорвавшиеся из треснувших туч. И над орками – облако из сияющих серебряных стрел. Он очень быстро стрелял. Так быстро, что не успевала одна стрела достичь цели, как уже несколько других неслось следом. Словно мост из металлических стрел вдруг возник между стеной деревьев и орочьей стаей. В несколько мгновений рядом со мной не осталось ни одного живого орка. Их скосило, точно стальным дождем.

Гилморн представил себе эту картину, с благоговением проводя ладонью по тонкому узору, украшавшему металлическую дугу.

– Ты сказал, стрелы были серебряными?

– На самом деле нет. Вот его стрелы. Смотри сам. Немного еще оставалось в колчанах, когда мы забирали их из шатра. Еще часть собрали орки. Эти лежали отдельно, в палатке человека с Юга.

Гилморн обратился к колчанам. Оба были широкими, вместительными – и оба были на две трети пусты. В одном, украшенном непривычным, сложным узором, действительно покоились такие же цельнокованые, оперенные металлические жала. Гилморн достал одно, разглядывая длинный узкий наконечник.

– Осторожнее, – предупредил Лаэллон. – Можно пораниться от одного прикосновения.

Стрела была, как и лук, коротковата. Но синда оценил ее тяжесть. Гилморн представил, как такая стрела, падая, словно молния с неба, пробивает прочные пластины орочьего доспеха, рассекает кольчужные кольца.

Второй колчан был украшен растительным узором, как те, что украшали оружие, одежду или доспехи эльфов Лихолесья. В нем хранились такие же укороченные, но более привычные на вид стрелы с обыкновенным древками и оперением, но все с такими же смертельно-острыми наконечниками.

Гилморн улыбнулся, прижимая лук Нолдо к груди.

– Я отнесу ему, он обрадуется.

Лаэллон кивнул и попросил:

– Объясни ему. Мы обязаны хранить бдительность... Как можно мягче объясни. Чтобы он не принял за недоверие...

Он умолк на полуслове, не зная, как выразить свои чувства. Но Гилморн уже пришел ему на помощь.

– Насчет остального? Он не обидится! – пропел юный синда. – Он все понимает.

И Гилморн, так и забывший стереть с лица улыбку, упорхнул вместе с удивительным луком, сверкая сережкой, не попрощавшись.

Лаэллон исподлобья глядел ему вослед сквозь дверной проем. Гилморн так счастливо умчался, что не закрыл за собой дверь.

* * * * *

– Ты принес его! – Нолдо вскочил, протягивая руки к оружию.

– Вот. Держи, – светясь улыбкой, Гилморн вручил Нолдо его боевое сокровище. – Знаешь, эта рубаха совсем тебе не идет.

– Дверь до сих пор не заперта, – напомнил Нолдо.

Гилморн вздохнул. Такое славное начало – и вот, снова думай о дверях.

Обернувшись, он увидал, что лук Нолдо лежит в ногах кровати, а сам его хозяин стоит рядом с растерянным-взволнованным видом, теребя край рубахи.

«Интересно, – подумал Гиморн, – а как обычно у них было с тем синда из Дориата?»

– Ждешь, что я сам ее сниму?

Нолдо опустил глаза.

– Хорошо.

Гилморн потянул ткань вверх, Нолдо поднял руки, – и рубаха упала на постель, накрывая лук.

Он коснулся лица Нолдо. «Какой же ты все-таки усталый».

Он привлек Нолдо к себе и легко, осторожно поцеловал в губы.

– У меня получается?

– Почти.

– Похоже, твой синда чаще обладал тобой.

Нолдо виновато улыбнулся.

– Я старался дать тебе больше, чем привык. Хотел доставить тебе радость.

– Себя ты тоже не забывал, – прошептал синда, пробегая пальцами по его губам. С затаенным торжеством он наблюдал, как лицо его Нолдо медленно расцветает, заливаясь краской.

Гилморн скользил по набухшим губам Нолдо кончиками пальцем, пока эти губы сами не раскрылись ему навстречу. Тогда он снова завладел его ртом, связал долгим глубоким поцелуем.

– Я возьму тебя, – прошептал Гиморн, касаясь своими губами уха пылающего, точно осенняя рябина, Нолдо.

«Кто бы мог подумать, что продолжится вот так?»

– Раздень меня.

Нолдо повиновался.

* * * * *

– Он поправляется?

Лаэллон сидел за столом подле кубка. Теперь там был налит лишь ягодный сок, но Гилморн был уверен, что пред разговором первый из трех все же отведал крепкое вино Эсгарота.

Гилморн явился к нему, чтобы предоставить отчет о том, как исцеляется безвестный Нолдо. Он так и не открыл своего имени, но Лаэллон, как ни странно, об этом как раз не спрашивал. Или он узнал о нем откуда-то прежде, пока Гилморн заботился о госте? Мог бы тогда и его поставить в известность. По разговорам Иеллоса и Эрмиля юный синда смог заключить, что некий эльф из нолдор знался с потомками людей, противостоявших Ангмару, как прежде – с самими их праотцами, в пору, когда еще развевались стяги Арнора над просторами, ныне прозванными Северным Запустеньем. Он якобы даже навещал порой Ривенделл. Гилморн, подслушав этот разговор, даже удивился поначалу, почему ничего об этом не слышал. Потом рассудил, что Одинокий Нолдо был лишь одним из многих. Безвестным странником пустоземья, для посторонних интересным не более чем все прочие, кто бы они там ни были. Затерявшийся среди следопытов-дунэдайн эльф-одиночка, знакомый кому-то достаточно, чтобы признали за своего. Но – не более.

«Как долго он так бродит, в одиночестве? – думал Гилморн. – По всему выходит, что он явился сюда еще с войском Финголфина!»

– Так он поправляется? – прервал его мысли Лаэллон. – Его тело не получило серьезных ран, но помочь его феа – можно?

– Можно, – уверенно и тихо произнес Гилморн. – Искренностью, заботой... Пониманием.

– Пониманием, – Лаэллон едва не протянул руку, чтобы, как в ту ночь, уцепиться за серебряный кубок. Точно это был сук над бурной водой: ухватился, и течение тебя не утащит в омут.

– ...Любовью, – проговорил Гилморн так же тихо. Скорее, подумал вслух. Спохватившись, добавил меру участливым, в меру деловым тоном: – Ну да, ему лучше. Он теперь подолгу говорит.

– О чем?

– О разном. Порой ни о чем. Перескакивая с темы на тему. Иногда – о Прошлом, о далеких днях, когда смертные еще могли заплывать на Запад, и Дарованная земля еще не затонула.

– Он из тех нолдор, что явились с Запада еще в ту в пору, когда Властелин нашего Врага восседал на Северном троне. Что ж, его дух достаточно закален. Спасибо за добрые вести. Сообщай мне, если что-то случится. Если нет – спустя три дня справлюсь, как он.

И Лаэллон покинул покой.

Гилморн остался в одиночестве. В тишине, наедине с собственными перепутавшимися грезами и той гнетущей тенью вины и недоговоренности, что все еще присутствовала в покое после ухода Лаэллона.

Присев на краешек скамьи, где только что сидел Лаэллон, он взял со стола так и не тронутый кубок и стал медленно пить кислый ягодный сок.

* * * * *

Гилморн нес корзинку, в которой дожидался своей участи их сегодняшний обед. У самой двери его остановил тихий звук – пение, доносящееся из-за двери. Его сопровождала – музыка не музыка, но нечто очень похожее: треньканье тетивы. Прокравшись к двери и прислонив ухо, Гилморн стал слушать.

Не видать лица, что скрыто

Средь мерцающей листвы.

Не слыхать с последним хрипом

Голос тихой тетивы.

«Неизвестно, какой он там мечник, кроме лучника, но уж певец – не лучший наверняка», – Гилморн лукаво усмехнулся и постучал.

Треньканье прекратилось.

– Я войду?

– Входи.

Гилморн вошел. Нолдо сидел в рубахе на кровати, держа свой драгоценный лук, точно это была арфа.

– Я принес нам поесть!

– Очень кстати, – Нолдо убрал лук.

– Эй, постой, – Гилморн поставил корзинку на столик и приблизился. – Я требую выкуп за еду! Поспеши, пока не остыло.

И в ответ на вопросительный взгляд Нолдо стянул с него рубаху.

– Разве я не говорил? Эту рубаха тебе не идет. Без нее – куда лучше. Или ты все стесняешься?

– Пожалел бы ты старого измученного эльда, – усмехался Нолдо, нежно совлекая с Гилморна одежды.

Не успел он уложить Гилморна на кровать, как синда скользнул на пол, на колени, усмехаясь.

– Постой. Ты должен меня кое-чем угостить.

Глядя снизу вверх, он улыбнулся еще лукавее.

– Ты краснеешь, прямо как я!

Детородный орган Нолдо, вздрагивая, поднимался навстречу его губам – и Гилморн медленно сомкнув рот вокруг горячего живого стержня.

Он старательно доводил Нолдо до дрожи, когда тот, переполненный до краев, уже не мог выдерживать сладкую пытку, готов был пролиться, – и тут же оставлял ласки, отпускал, играя. Точно кошка с мышью.

«Обед наш определенно остынет, – злорадно подумал синда. – Хотя нет. Мой-то будет горяч, с пылу с жару!»

– Прекрати же! – взмолился Нолдо.

Последнее движение губами, игра языком – и огонь, разрывавший Нолдо, прорвался наружу, пролился, обжигая.

«Какой же он горячий!»

И тут вспыхнуло, незваное, перед закрытыми глазами – жаркий костер осенней листвы, лесная заводь...

«Обещай мне, что это никогда не повторится».

«Пока ты сам не попросишь».

Другой запах и другой голос заслонили эту явь, выхватили из настоящего, зашвырнули в леса Ривенделла, в яростно-счастливое прошлое. Точно стремительное течение уволокло в глубину.

Синда поднялся, отворачиваясь. Две влажные дорожки пробежали от глаз к щекам от неосторожного движения.

Нолдо нежно провел ладонью, стирая влагу.

Вздрагивая, синда припал к его губам, раздвинул языком зубы, возвращая часть горячего семени.

– У меня тоже бывают воспоминания, – промолвил он, отстраняясь, будто бы в извинение.

Они сидели рядом, на краю постели, и смотрели в разные стороны, вспоминая каждый о своем.

– Давай, наконец, поедим. А то ведь и правда все остынет. – Нолдо взял тарелку и обрадовался: – Да нет, не остыло.

И Гилморн последовал его примеру. Они пообедали в тишине, и только в конце Гилморн вдруг рассмеялся.

– Ты всегда так смешно вылизываешь тарелку?

– Когда на меня не смотрят. Отвык от утонченности. А у некоторых человеческих племен это в порядке вещей.

– У них многое бывало «в порядке вещей», – сказал Гилморн.

– Многое, – эхом отозвался Нолдо – металлическим, бесстрастно-прохладным голосом.

Выждав, пока тень недобрых воспоминаний схлынет с его лица, Гилморн тихонько протянул руку – и опрокинул Нолдо на постель.

У них было сегодня много времени.

* * * * *

«Кажется, скоро можно будет пригласить его прогуляться в лес. Только бы он подольше не собирался в обратный путь...»

Гилморн вошел – и замер на пороге. Нолдо стоял одетый, набрасывая на плечи свой утративший цвет плащ. Его оружие было здесь же, разложено на кровати. К ногам, как верный пес, жался дорожный мешок. Еще сумка, туго набитая, стояла на столике.

– Как?! Ты... так скоро...

– Мы говорили об этом вчера. Помнишь? Ночью, перед рассветом.

– Уже сегодня, – напомнил Гилморн, прислоняясь к косяку.

«Я скоро уйду...»

Покидая его покой перед рассветом, пока тело еще хранило нежность прикосновений, Гилморн не задумывался о значении этих слов. «Скоро». Слишком неопределенно, чтобы наступить этим же утром.

– Не печалься, светлый синда. Мне пора. Я сам сказал об этом Эрмилю.

– Вот как? И когда же был разговор?

– Пару дней назад. Он пригласил меня, хотел познакомить с другими. Не с разведчиками. Те сами избегают моего общества. Но я отказался. Он не настаивал.

– Не может быть, чтобы тебя выгоняли вот так скоро.

– Я сам попросил. Он переговорил с Лаэллоном, с кем-то еще. Быть может, с самим королем. Наверняка то, что я очутился здесь в гостях, не осталось без внимания владыки Трандуила.

– Лаэллон поклялся, что не расскажет... всех подробностей.

– Как бы там ни было, меня никто не удерживал. И я воспользуюсь случаем, чтобы убраться отсюда.

– Убраться? Никто не держит? – снова его голос предательски звенел. – А я?! Как же я?

– Ты – тоже одна из причин, не последняя, что вынуждает меня уходить так скоро. А ведь это ты исцелил меня, – произнес Нолдо, садясь на постели. – Из ловушки моей памяти было два пути: отчаяние и горе. И в конце концов я бы, наверное, просто умер, утратив желание жить. Был еще гнев. Но он не держится во мне долго. Пришел бы этот мертвенный холод, бесчувствие. Но ты дал мне немного своей любви.

– И вот ты уходишь поскорее. Бежишь.

– Я привяжусь тебе.

– А я – к тебе.

– Не со мной твое сердце, – Нолдо покачал головой.

– Откуда тебе знать?

Нолдо поглядел, точно терпеливый любящий взрослый на раздосадованного ребенка.

– Так ты уйдешь?!

– Пойми. Так надо.

Гилморн оперся лбом о косяк двери. Все снова. Так внезапно. И так печально.

– Твой возлюбленный в Имладрисе тоже укрылся за соображениями долга, когда расставался с тобой?

– Откуда ты знаешь про Ривенделл?

– После плена ты год гостил в Ривенделле. Так сказал Эрмиль. Я угадал – твоя любовь в той стороне.

– Он отверг меня.

– Нет. Вовсе нет.

– Откуда ты знаешь?

– Ты знаешь сам.

Гилморн усмехнулся горько.

– Прочел по моей сережке?

– По тебе. По тебе, мой маленький светлый синда.

Гилморн повернулся, глядя в осенние, хранящие вечный стальной дождь глаза.

– А тот синда, твой возлюбленный, он погиб?

– Верно, – Нолдо уставился в пол. – Пал, защищая Дориат.

Нолдо не заплакал, но Гилморн явственно ощущал его невидимый, беззвучный плач. Он почувствовал, как в этот миг феа Нолдо истекает слезами.

– Пал, защищая Дориат от моих родичей, что служили сынам Феанора, – закончил Нолдо, точно выбил последнюю надпись на поминальном камне.

Он поднялся, порывисто и резко.

– Я соберу вещи и встречусь с Эрмилем у той калитки, через которую попал к вам. Он будет ждать, а я буду ждать тебя. Эрмиль просил передать: тебя зовет Лаэллон.

Гилморн задержался. Так надо было, чтобы Нолдо сказал что-то еще. Что-то в утешение, что-то, дарящее хотя бы тень надежды.

– Не печалься, – произнес Нолдо за его спиной. – Все когда-нибудь воссоединятся. Когда-то все беды несчастной любви разрешатся. Но не прежде, чем падет Зло.

– Ты веришь, что оно падет?

– Это очень важно – верить, что Зло будет сокрушено.

– Твоими силами? – Гилморн не смог скрыть насмешки.

– Ты прав. Сил моих немного, – ответил Нолдо тихо.

Он так больше ничего не сказал, и Гилморн, уходя по извилистому коридору, жалел о своих словах.

В сторожевом покое в одиночестве дожидался Первый из трех.

– Он уходит!

Лаэллон кивнул.

– Спешит покинуть наши края.

– Почему?!

– Не желает задерживаться у нас. Так он сказал Эрмилю. Ему здесь слишком хорошо, и он боится остаться надолго. Его место – в запустенье, на тайных тропах. Там ему нести свою службу, пока не выйдет срок.

– Нолдо сказал, кому он служит? Владыке Элронду? Хотя нет... он же сам говорил, что никому не желает служить. Действует в одиночку.

– Но Эрмиль слышал, будто бы Нолдо обронил, что обета с него никто не снял. Быть может, он все еще служит своему королю Финроду? Ведь этот Нолдо был гонцом Нарготронда. Спроси его сам. Ты как никто близок ему здесь.

Гилморн ничего не разглядел в глазах Лаэллона. Не расслышал в словах ничего, что позволило бы заподозрить двусмысленность.

– Ступай, Гилморн. Ты заботился о нем – тебе и провожать его в путь. Он просил об этом через Эрмиля.

Вот как? Мог бы попросить у него сам.

– Я провожу, – ответил Гилморн, потупившись. – Едва он исцелился, и вот уже нас покидает.

– Он первый, с кем ты по настоящему сблизился после возвращения из Ривенделла.

– Это так заметно?

– Ты словно расцвел.

«Кажется, я опять увядаю» – вздохнул Гилморн в своих мыслях, покидая сторожевой покой.

Где-то в уголке сердца продолжался медленный стальной дождь над холодными водами. Нолдо, подаривший ему радость телесной любви, поделился напоследок своей терпеливой осенней печалью.

Он прошел извилистым коридором к той самой двери, что привела его в Малые кладовые тревожной ночью, следом за крадущимися разведчиками. Теперь дверца была открыта, в проеме виднелась тепло светящаяся утренняя листва, закрывавшая вход от посторонних глаз.

Нолдо должен был дожидаться его в отдалении, у Старых Деревьев, и Гилморн зашагал туда.

Вот Старые Деревья, и Нолдо в старом плаще у могучих стволов. И никого рядом. Только они вдвоем на незаметной тропинке, уводящей на северо-восток.

Нолдо улыбался, взвешивая на руке тяжелый дорожный мешок.

– Мне тут надарили в дорогу. Эрмиль передал. Жаль, Лаэллон с Иеллосом так и не явились.

Гилморн почти не заметил шип, царапнувший сердце, едва прозвучали эти слова.

– Лаэллон... – произнес синда. – Всего один-единственный звук. Лаэллин. Так звали того эльда, чья жизнь была куплена у меня за согласие стать подстилкой. Он был свидетелем. Он видел, какая цена была уплачена. Как тяжело он страдал, оказавшись на свободе. Его потом долго выхаживали. Странное совпадение. Ты не находишь?

– Лаэллин... Лаэллон... Нет, – сказал Нолдо. – Имена совсем не похожи.

– Они все еще не смеют взглянуть тебе в глаза. Ни Лаэллон, ни Иеллос. И даже теперь, когда ты уходишь. Эрмиль узнал о твоем несчастье с их слов. Ему легче не выказывать переживаний. Сочувствие бывает таким тяжелым!

– И все же мне жаль. Я хотел бы увидеть своих спасителей. Побеседовать с ними. Хоть немного.

– Когда-нибудь представится случай, – заметил Гилморн. – Арда простоит еще долго.

– Я не буду рассматривать это как насмешку, – улыбнулся Нолдо. – Поблагодари, пожалуйста, от меня всех троих еще раз. Лаэллона и Иеллоса. И Эрмиля. И... – Нолдо взял руку Гилморна и припал к ней губами, – ...спасибо тебе, светлый синда! Ты согрел меня.

Гилморн пристально посмотрел в его глаза.

– Согрел своим телом?

– Ты отогрел мою феа. Устояв пред горем, я мог лишиться чего-то очень важного. Чего-то, без чего нам легче выдерживать боль, но уже не достичь чистоты искренней радости. Веками я терял это по крупице. И едва не утратил вовсе, той страшной ночью. А ты подобрал и вручил мне назад. Спасибо тебе.

– Идем, – вздохнул Гилморн. – Я провожу тебя до самой границы.

Они шагали среди могучих вековых буков. Потом забрели в смешанный лес. Гилморн то и дело ловил себя на стремлении увести в сторону. Тропинка петляла, путалась. По ней, зачарованной, не так-то просто было найти обратный путь непосвященному в тайны лесного королевства Трандуила. Но, сколько бы она ни кружила, тропа эта упорно уводила его Нолдо прочь из Лихолесья. Сколько всего мог бы показать ему Гилморн в родном лесу. Сколько уже планов он тайком наметил с того дня, как они, наконец, соединились роа. И вот все рушится. Да еще с его же участием.

– Почему ты не пожелал задержаться? Хоть ненадолго.

– Чем дольше я здесь пробуду, тем мучительнее будет покинуть тебя, и твой дом, и этот прекрасный уголок леса.

– Ты уходишь из-за меня? Из-за того, что не можешь принять такую любовь?

– Я принял «такую любовь» у рубежей Дориата, еще до того, как сильмарилл вправили в Наугламир. Но там, за морем, в тени послесмертия, ожидает тень. И я явлюсь к ней.

– А если эта тень уже покинет Чертог Ожидания и облечется в плоть?

– Мы соединимся. Это свершится. До того, как падет Арда. Или после. Это свершится.

– Но ты не хранил ему верность.

– Что ты хочешь назвать этим словом? Я храню любовь.

– И ко мне? Ко мне сохранишь ли ты хоть что-то?

– Не спрашивай о том, кого любят сильнее. Здесь невозможно измерить! И не пытайся.

«Осень подступает, – думал Гилморн. – Ее пока не видно. Но она уже здесь».

Он вспомнил разговор незадолго до того, как покинул Ривенделл. Покинул не по своей воле – и все-таки по своей.

«Давай уедем вдвоем... поселимся в лесу, там, где никто не станет нас беспокоить... никто не станет задавать вопросов, смотреть на нас с подозрением... только ты и я, и больше никого...»

«...я не могу покинуть Имладрис, только не сейчас, в преддверии войны с силами зла...»

Да, скоро деревья вспыхнут в осеннем пожаре... И память осени их расставания снова будет бродить рядом с ним, по заповедным тропинкам, укрывшимся облетевшей листвой.

«А его, что за долг заставляет его убраться от меня подальше?»

– Отправляешься назад, на свою собственную войну, – промолвил Гилморн. – Войну в одиночку?

– Возвращаюсь на службу, – усмехнулся Нолдо.

– На службу?! Ты же говорил, что никому не служишь, не желаешь служить!

– Служу, – промолвил Нолдо. Очень серьезно он произнес эти слова, хотя тон их был самый обычный. Гилморн почувствовал: за ними для Нолдо кроется очень много.

– Своему государю Финроду? – произнес синда севшим голосом. – До сих пор? Он давно мертв.

– А может, давно жив? – возразил Нолдо. – Я говорил с людьми Нуменора до их падения. А те – с эльфами Тол-Эресса. До меня доходили кое-какие слухи. И сердце мое оживало. Во мне возрождалась эстель. Она есть и в тебе. И она очень сильна. Быть может, ты этого не замечаешь, но ты действительно Светлый Синда.

Гилморн чуть смущенно улыбнулся.

– Вопреки татуировке-дракону, что засовывает хвост между моих ягодиц?

– Ты все отшучиваешься. Я понимаю, быть может, лишь отчасти, что стоит за всеми твоими колкостями. Прошу, не старайся ранить себя.

– Ранить? Ты так и не узнал меня. На самом деле.

– Ты меня тоже.

– Но ты ведь уходишь. Возвращаешься на службу к Финроду, хоть его уже давно среди нас нет.

– Нет. Уже не к Финроду.

– Так кому же?! Своему синда, что... прости, что дожидается в Мандосе?

– Именно, «дожидается в Мандосе». В отчий край я вернусь этой дорогой. Мы все туда вернемся. Но ты и твой возлюбленный, я верю, явитесь на бессмертный берег живыми. Я верю. Где-то есть место для вас двоих.

– И все же, не моему возлюбленному я служу, – сказал Нолдо после короткого молчания. – Не тени, что затерялась ныне среди других теней необъятного Чертога Мертвых.

– Так кому же?!

Нолдо лишь молчал в ответ, шагая рядом, по едва заметной тропинке.

В Лихолесье, крадучись, ступала ранняя осень. Еще не было явных перемен в облике леса, но ее тень уже притаилась в тени вековых деревьев, в кронах совсем юных саженцев.

– Смотри! – произнес Нолдо. – Желтая листва среди зеленой листвы. Словно ранняя седина смертного.

Протянув руку, он сорвал первый пожелтевший листок с молодого зеленого клена. Именно он, единственный, привлек внимание осеннего Нолдо.

Они брели дальше, молча ступали по едва различимой тропинке. Каждый шаг приближал к расставанию. Там, дальше на северо-востоке, Гилморн это предчувствовал, солнце занавешивала пелена туч. Там собирался дождь. Первый осенний дождь.

– Останься, – прошептал Гилморн чуть слышно.

– Не смею. Не могу. Мой путь ведет меня дальше.

Нолдо осторожно коснулся губами его губ. Но то был лишь поцелуй расставания.

– Прости. Твое пламя пылает не по мне. По другому.

В этот миг Гилморну показалось, будто дракон на его спине шевельнулся.

– Нет! – поспешил Нолдо, увидев, как кровь вмиг отхлынула от его лица. – Я не о том человеке, что оставил на тебе свои знаки. Я – о нем.

И пальцы Нолдо коснулись мифриловой сережки, украшенной аквамарином.

– Этот предмет исполнен с великой любовью. Я чувствую в нем ее след. И ты носишь с собой частицу любви.

– Это не та любовь. Вовсе не та, что нужна мне!

– Взгляни на меня. Выслушай. Запасись осторожной надеждой и спокойным терпением. Мне легче говорить, я уже не юн, и, кажется, порядком поостыл за века, хотя порой пламя во мне вспыхивает и горит яростнее, чем прежде. Но я знаю, о чем говорю. Просто верь мне. Когда-нибудь вы соединитесь.

– Как Амрот и Нимродэль, – синда не удержался от этой колкости, хотя было она, скорее, в его же собственный адрес. Похоже, Нолдо и так это понимал.

– Когда-нибудь все обретут свое счастье.

Гилморн, наконец, поднял взгляд.

Серые глаза Нолдо отчего-то стали теплее. Словно сквозь дождь, сквозь окно истаявших облаков на холодные озера упали слабые солнечные блики, согревая своим светом отрешенную стальную гладь.

– Когда я смотрю в твои глаза, – промолвил Гилморн, – я почему-то всегда думаю о дожде. Словно птица, парящая над затуманенной землей, над северными водами, я вижу этот дождь. Неторопливо оседающую водяную пыль, напитавшую небо.

– Дождь?! – Нолдо улыбнулся. – Miste, rosse.

– Это смешно?

– Нет. Меня так зовут. Вернее, звали когда-то. Так нарекли приютившие меня синдар, что стерегли Дориат. Ангросс. На языке нолдор – Ангайнамисте. Хоть я давно уже говорю, в основном, на вестроне.

Железный Дождь.

– Ангросс?

– Да, а теперь иногда зовут просто Дождь, на вестроне. Две стороны одного имени. Дождь. Железный. Я ведь вовсе не железный, хотя могу вызвать смертоносный стальной ливень из стрел. Я люблю бродить под дождем. Дождь за меня плачет. А теперь и ты.

– Я не плачу. Просто глаза слезятся.

Нолдо коснулся его влажных ресниц, стирая слезы – и провел влажными пальцами по своим векам.

– Ну вот, теперь и я плачу.

Гилморн невесело рассмеялся.

– Уже не помню, как давно я не лил слез, – произнес Нолдо. И тусклые блики на стальной водной глади угасли. – Мне пора. Прощай. Я знаю, ты будешь помнить мои слова.

Он резко повернулся, и, не оборачиваясь, зашагал прочь, на север.

Некогда зеленый, а теперь бесцветный, вылинявший до серого плащ мелькал, удаляясь, в редком подлеске, где висели утренние хлопья туманной пряжи.

Он вспомнил Имладрис. И рука сама собой коснулась серебристого колечка, продетого в ухо.

«Рано или поздно все мы уйдем в Валинор. Но этот отправится не по морю. Он в чем-то приблизился к пониманию смертных. Он так же знает: его смерть неотвратима. И принимает это, как должное. Таков его путь».

Дождь. Медленный осенний дождь над холодными водами. Нескончаемая печаль, что сделалась тенью самой жизни. Долгое ожидание смерти. Он вернется на свой Запад, что станет убежищем для синдар, а для него изначально был отчим домом. Пускай эта «другая дорога» окажется покороче.

Гилморн всхлипнул – и зло усмехнулся сквозь слезы. «Оказывается, я все еще плачу! Сам язвил в адрес других, когда видел в их глазах такое навязчивое сочувствие, эту смесь участия, жалости и подозрительности, – а теперь издеваюсь и над собой!»

Лаэллон неслышно подошел и встал рядом. Осторожно коснулся его плеча.

Гилморн обернулся. Странный был взгляд у Лаэллона. Непривычный. Как будто в нем теперь было некое понимание. Взгляд этот, прежде какой-то скользящий, поверхностный, все какой-то неуловимый, с самой поры его, Гилморна, возвращения домой, – теперь стал открытым, прямым.

– Значит, бывают и те, кто способен жить дальше, – прозвучали тихо слова Лаэллона.

Гилморн вздрогнул. Этот удар обрушился внезапно. Неважно, нарочно или нет, но пришелся он точно в цель. Гилморн чувствовал, как стремительно отхлынула кровь от его лица. Он попробовал отвернуться, но Лаэллон взял его ладони в свои, заглянул в глаза и так же тихо сказал:

– Спасибо тебе.

Словно опасаясь, что Гилморн уловил лишь то, что было на поверхности его слов, Лаэллон произнес еще раз:

– Спасибо.

Ничего особенного вроде бы не прозвучало. Но юный синда почувствовал, как сама собой слезает с лица эта назойливая маска, сотканная из показного легкомыслия, отрешенной холодности и язвительного веселья. Быть может, когда-нибудь она ему еще пригодится, но... она перестала быть столь необходимой.

Он стоял с открытым лицом, спокойно и просто глядя в лицо Лаэллона. Непрозвучавшие слова, что так и повисли над ним той ночью, когда Нолдо был доставлен в сердце лесного королевства, что так и висели, норовя обрушиться всеми сбывшимися страхами, навсегда угасали в ясном послеполуденном свете. Вопросы, что так старательно ему не задавали, взгляды, так явно ненаправленные на его проколотое ухо...

Все это испарилось, растаяло следом за остатками утреннего тумана.

Гилморн улыбнулся, одними лишь глазами, накрыл руку Лаэллона своей и медленно, едва заметно кивнул.

June 2004 © Shrel

Притон Графомана